Скоро будет :з

Умные часы на запястье негромко вибрировали, подстраиваясь под сердцебиение нового хозяина, а хозяин этот стоял, глядя в одну точку, и не зная, что делать сейчас, радоваться за то, что дружище выбрался из пучин депрессии и занялся делом или же напротив, расстраиваться, потому что прекрасная, чистая, светлая квартира теперь напоминала склад контрабандиста. Пусть даже, зная Нираги, можно было не сомневаться в том, что внутри коробок вряд ли найдутся аккуратно запакованные пакеты с героином или хотя бы бедный камбоджийские дети.

— Спасибо.

Чишия отмер, направляясь следом за соседом на кухню. Ему нужно было переварить информацию, а для этого сначала занять свои руки, потому Шунтаро позволил Нираги колдовать над обеденным столом, а сам взялся качать приложение и настраивать часы под себя. Он никогда не пользовался подобными гаджетами, потому что знал свой пульс, давление и примерные фазы глубокого сна. И все-таки подарок стал приятной неожиданностью, как минимум потому, что какие-то вещи Чишии дарили только на День рождения и Новый год — родители (как правило, деньги) и коллеги (они обходились книгами и сертификатами в соответствующим магазины).

Часы довольно пискнули, синхронизировавшись с телефоном, и умная машинка принялась считывать пульс. Посчитав дело завершенным, Чишия опустил руку и пододвинул ближе к себе тарелку. От его взора не укрылись пятна чая и отпечатки пальцев, оставшиеся на толстом стекле столешницы. Тихо вздохнув, Шунтаро грустно подумал о том, что неплохо бы повидаться с Куиной и рассказать ей о новых событиях в своей жизни, а заодно узнать, ка она чувствует себя после выздоровления.

— Психолог не такой уж плохой вариант, — произнес Чишия. — Мне тоже порекомендовали. Точнее настояли. Для докторов это обычная практика.

Судя по Нираги, он все еще ломался, не в силах принять верное решение. Но какое именно решение будет верным не знал даже Шунтаро. Почему-то он не горел желанием встречаться с госпожой Арима.

— Расскажите, зачем вы сюда пришли.

Они сидели друг напротив друга, психотерапевт в кресле, что стояло в тени, так что видны были лишь ее длинные стройные ноги в модных кожаных лодочках. Чишия, напротив, сидел под светом лампы, и ему совершенно это не нравилось, ведь, как известно, на большинстве допросов применяется именно эта техника. В лицо заключенному бьет яркий луч, не дающий скрыть ни единой эмоции, тогда как полицейские находятся вне зоны видимости. Очень удобно, черт возьми.

— У меня есть предписание от главврача.

Взмах ручки. Она давит на бумагу блокнота, вырисовывая иероглифы. Чишия спокоен. Техника допроса на него не действует, потому что его эмоциональный диапазон не может поспорить своей широтой даже с зубочисткой.

— И все?

— Да.

Госпожа Арима сменила позу. Теперь она закинула ногу на ногу. Кожаное кресло под ней слегка поскрипывало. Запах мебель абсолютно свежий — раньше в больнице был психотерапевт, но по какой-то причине она ушла, а новая хозяйка пожелал сменить всю обстановку. Теперь все было как в классических американских фильмах — уютная мягкая мебель, рабочий стол из светлого дерева, кремовые шторы на окнах и мягкий ковер под ногами. Рисунок на нем был затейливым. Если смотреть с разных сторон, увидишь разные же фигуры.

— Хорошо. Вы можете звать меня Арима. Я могу называть вас Чишия?

Второй шаг — установление доверия. Это Шунтаро знал тоже — в его университете два года преподавали курс базовой психологии. После направления разделились, и одно время Чишия продолжить обучение на клинического психолога.

— Ваш дипломы, — он не дал ответ и повернул голову, рассматривая стены, украшенные рамками. — Государственный университет Токио, после два года в университете Иллинойс. И наконец практика, снова в Токио. Сначала частная, а теперь вы решили податься в больницу при университете. Захотели вернуться в альма-матер или есть что-то еще?

Женщина продолжала писать. Пауза затягивалась, Чишия равнодушно смотрел в сторону. Молчание его не беспокоило.

— Чишия, на последнем приеме у вашего лечащего врача вы упоминали о проблемах со сном. Кошмары, но не бессонница. В вашей семье кто-нибудь страдал расстройствами нарушения сна?

— Предполагаю, все дело в амбициях, — Шунтаро будто не слушал. — Вы добились, чего хотели. Уверен, Иллинойс принял бы вас с распростертыми объятиями, как и Токийский университет. Но преподавательская деятельность вас не интересует. Вам не так много лет, однако, как я понял, вы обладаете солидным опытом. Уверен, вы рассматривали для себя две возможности — отдаться деятельности в больнице при родном университете или же начать работу с заключенными. Вы здесь, а значит, последних вы решили приберечь на десерт.

— Какие у вас отношения с родителями?

Чишия медленно повернул голову и устремил взгляд на женский силуэт. А вот и третий шаг — поговорить о семье. Постараться найти причину в глубоком детстве. Возможно, ребенка подвергали физическому или эмоциональному насилию. Или же он и вовсе не знает своих родителей, потому что они отказались от него и передали на воспитание в приемную семью. Также был вариант с отцом или матерью, рано умершими. Или кто-то из родителей принял решение завести новую семью.

— Вы не найдете в моем детстве ничего интересного. Меня всего лишь мучают кошмары. Я хочу спать спокойно.

Ручка остановилась. Арима подняла голову и улыбнулась.

— Думаю, на сегодня хватит. Я выпишу вам рецепт, легкое снотворное. Пожалуйста, постарайтесь побольше гулять и дышать свежим воздухом. На следующей неделе мы продолжим во вторник, в то же время. Благодарю, что пришли, Чишия.

Он встал и поклонился, после чего направился к двери. Однако дернув за ручку, Шунтаро вдруг остановился. Среди дипломов он заметил кое-что странное, картину, единственную картину, что была в кабинете. На полотне было изображено чаепитие, и в героях Чишия безошибочно узнал Безумного Шляпника, Алису, Соню и Мартовского зайца.

— Что-то не так? — донеслось вслед.

— Во вторник, в то же время, — заучено повторил Чишия. — Благодарю за помощь, Онаки-сан.

Домой он вернулся раньше обычного и с некоторым удивлением заметил, что Нираги нет. На кухне нашлась кривоватая записка "Ушел гулять", сопровождаемая таким же кривым улыбающимся смайликом. Записку Чишия переложил в вазу, где обычно лежало печенье, после чего взялся за готовку, точнее все, что ему нужно было сделать, это разогреть ужин.

Дверь скрипнула и открылась в десятом часу, Шунтаро к тому момент уже устроился в гостиной, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки. Он читал энциклопедию по психиатрии и поднял голову, когда Нираги, грязно выбранившись, запнулся о порог и буквально влетел в квартиру.

— Сложный день? — в голосе Чишии звучало равнодушное участие. — В холодильнике контейнер, разогрей. Думаю, ты голоден.

Этот день обещал стать одним из значимых событий. Не так уж часто из рук руководителя целой страны удостаиваешься награды. Блистательный Иван Фролов прибыл сюда, дабы получить новое свидетельство своих заслуг. И событие это породило такую волну слухов и мнений, что можно было с точностью сказать: равнодушных, как и неосведомленных в стране не осталось. То тут, то там тихо обсуждались подвиги Фролова, строились предположения о том, как будет развиваться дальше курс Советского Союза на международной арене. Люди съехались со всей страны, понимая, что это шанс увидеться с ним перед долгим перерывом. Ну и, конечно, кто же упустит случай представиться лично Сталину, завести разговор, чтоб потом иметь возможность обратиться, в случае возникновения необходимости? Присутствующие предпочли одеться торжественно, ведь ситуация не просто того требовала, но и располагала блеснуть вкусом на великом сборище партийной элиты, других функционеров рангом пониже и, пес знает, кого еще. Зал был ярко освещен, но где-то рядом постоянно крутились офицеры НКВД, следя за порядком и безопасностью гостей. Не напрасно ведь резная дверь скрывает коридор, ведущий к отдельным комнатам. Сейчас даже она обрамлена золотистыми панелями, символизируя то ли лагерные врата в жизнь арестантов, то ли путь в сам Рай. Но в отличие от рая, жизнь – штука действительно непостоянная. Даже если ты уверен, что все заранее распланировал, учел возможные неудачи, по пунктам расписал свою жизнь до самой старости, то наверняка произойдет что-нибудь такое, что сомнет твой план, как пачку из-под папирос «Герцеговина Флор». И в такой момент вступает в игру умение приспосабливаться, менять планы прямо на ходу, вычеркивать неэффективные пункты и, счастливо улыбаясь неожиданностям, делать вид, что все идет так, как должно. Если же все это тебе не под силу, но без планирования ты жизни все-таки не представляешь, то будь готов, что мир потихоньку начнет тебя пугать. Просчитывание всех мелочей – это про него. Все-таки смена партийцев, пугающие исчезновения, прибытие сотрудников НКВД — набор факторов, способный сбить кучу планов и вогнать в панику о собственном будущем, а то и жизни. В Кремле, который был наполнен торжественностью, до краев, происходило нечто настолько странное, что даже приближенные к Сталину, будучи одними из самых способных и сильных функционеров, не знали, что произойдет. Вопросов было гораздо больше, чем ответов, а тем временем будто бы для каждого была угроза пропасть следующим. Что общего было в исчезавших? Разные биографии, партийные курсы, интересы и способности, семьи, анкеты и планы на будущее. Так и осталось невыясненным, почему кто-то возвращается через неделю, а кто-то уже никогда. В то же время некоторые, вернувшись, не приходили в себя больше месяца. Поговаривали, что в них замечали некоторые странности, которые ранее им были несвойственны, но всегда остается вероятность, что они всего лишь растеряв своим отсутствием. Интересно, близкие друзья заметят в них какие-то изменения? Победителей не судят, а Иван Фролов победила. Правда, сейчас его удачу можно сравнить с удачей человека, который засунул руку в кувшин с ядовитыми змеями и вытащил ужа… но все же хорошо закончилось. Или хорошо началось, потому что, то, о чем думает Сталин, это ведь только начало. Начало мирной жизни, где не станут разделять баррикады разных сторон войны и стены Лубянки… где Фролов больше не воюет. Жесткие глаза внимательно-пристально следят за оживлением присутствующих, за тем, как все проходит в норму, ему не нужно использовать датчики или молитвы, чтобы чувствовать, как сердцебиение, дыхание, все едва не останавливается. Это ведь ему даже при появлении новых лиц ему просто нет никакой необходимости представляться, его знают всегда и все. Его имя одно из тех в списке вип, которое стоит в самом его начале, даже если самого этого списка попросту не существует. Потому первым инстинктом было вспылить, отчитать Ивана за неоправданные риски, заставить пообещать никогда более не озвучивать подобное. До действия, впрочем, не доходит. Сталин думает, что уже взял контроль над происходящим в свои руки, но это очевидно лишь ещё сильнее подстёгивает в Иване желание начать свою собственную игру. Только одно дело слушать рассказы об аресте за неосторожное слово, как чём-то далеком и едва реальном, совсем другое уже столкнуться лицом к лицу, пережить лично. Сталин перед прикреплением награды всматривается в лицо офицера своим вечно пристальным взглядом, как будто, способен рассмотреть нечто, недоступное обычному человеческому глазу. Для всех ли своих подчиненных он рисковал собственной жизнью? Да, он помнил его достаточно храбрым и самоотверженным, но в разумных пределах. Фролов, о котором Сталин был осведомлен, понимал бы, что живым он спас бы куда больше людей, принес бы большую пользу, чем если бы умер ради кого-то одного. И всё же, мужчина пошел на этот рискованный шаг.
- Так точно, товарищ Сталин! Красная Армия готова выполнить любой ваш приказ! Она с радостью уничтожит всех врагов трудового народа.
Значило ли это что-то? Хороший вопрос, ведь почти каждая церемония награждения сопряжена с риском, и с политическим в том числе, например, когда награждаемый произносит слова, которые нужно изгнать из головы слушающих, изгнать любые сомнения в их истинном смысле и заодно самому не попасть под действие сомнений. Ответ Фролова Сталину предполагает риск, если награждение пойдет не так, то может вспылить Сталин, и последствия тоже не всегда легкие. Деловой какой! Только посмотрите на него… Обычно Сталин тоже не прочь побыть в центре внимания, но сегодня его преследовало чувство досады. Ответ Фролова смог показать его с определенной стороны, поэтому не стоило и стараться переспрашивать. Но вот на сталинском лице улыбка, а озвученная фраза действительно не звучит столь уж пугающе. Что не отменяет всех возможных вариантов, из которых Ивану просто повезет отделаться малым. - Что ж, раз так, то не будем дальше считать себя непутевыми и доверчивыми. Поскольку Вы признаете, что Красная Армия с радостью уничтожит всех врагов трудового народа, но сама состоит из какого-то иного народа, хорошо бы нам разрушить иллюзии присутствующих здесь товарищей. Мы награждаем Вас впервые и многого можем не знать. Так что представления советских людей о Красной Армии не то что бы будут совсем неверны. — обозначил Сталин, не убирая руки. - Просто военные редко доживают до глубокой старости — их профессия этого не предусматривает. Трудовой народ не хочет умирать так же, но разве же трусость, при всех ее недостатках, неплохо защищает от смерти? Тем более, солдаты обычно на полях сражений, а мирные, нормально не кушая, трудятся в городах, следовательно, мы видим их чаще. И я надеюсь, Вы не очень сердитесь на нас за ложные суждения о военных в сравнении с Вашими, Иван Денисович? — Сталин дразнит откровенно, его лукавая усатая улыбка обнажает ряд не слишком-то белых зубов и ярче зажигает искры в глазах. С интересом он рассматривает и самого офицера, когда тот выходит вперёд, но дает понять, что не время выбирать место, будто устраиваешься среди подушек расслабленно и комфортно, словно бы всю жизнь привык отдыхать именно так на европейских мягких диванах. Надо отдать ему должное: в роль автора героического поступка Иван вживается практически так же органично и легко, как Иосиф Виссарионович — в свою и это еще больше подстегивает интерес к происходящему.

Некоторые из беззаботных островитян уже расстелили свои полотенца в ряд на белых песчаных дюнах у самого края воды, под голубым небом. Песок под их спинами был горячим, но свежий бриз с пролива приносил прохладу. Мелкие волны лизали берег прямо у ног. Начинался прилив, и местные знали, что скоро им придется передвинуться подальше от воды, но эти мгновения середины октябрьского дня были слишком прекрасны, чтобы их прервать.. Гранитные выступы мыса склонялись в сторону пролива, защищая белый полумесяц пляжа от высоких океанских волн. Крики чаек доносились от скального островка, где были их гнездовья. Умевшие рисовать, говорят, даже плавали туда на лодке, чтобы делать эскизы птенцов, ожидающих, когда родители принесут им корм. Такое место по праву могло бы считаться райским курортом и одним из самых желанных мест отдыха у жителей. Чистейший белые пляж, тропические заросли, яркие зеленые леса, вулканы притягивали бы сюда многих искушенных туристов, кабы дружелюбная атмосфера. Теплый ласковый океан, покачивающее на своих волнах купающихся может тоже восприниматься по разному. Все индивидуально. Кому-то нравилось это ощущение легкости в теле, которое дает стихия, кто-то в восторге от прозрачности воды, потому что видно дно на несколько футов в глубину, или же женские ножки, шевелящиеся под водою. На фоне играет незатейливая музыка по какой-то радиостанции и кому-то это место кажется раем, а кому-то просто наплевать. Все, имеющие разума несколько больше, чем у рыбки из аквариума, по своему воспринимают и океан, и пляж, и происходящее. Тем более, что каждый на этой локации занимается своим делом, хотя все вместе называют это... как же? Как назвать место, где все еще было тепло и солнечно, бары только то и делали, что разливали бухло и считали баксы, правда, не от туристов, танцы, музыка, венки из цветов, и конечно же краткосрочные, нет, не курортные, но наверное, пляжные романы. Вот, кстати, симпатичный носик сморщился, едва девушка выдавила на ладошки чуть-чуть крема для загара и прошлась им по своим длинные точенным ножкам. Да детка, наконец то ты можешь расслабиться. Джерри уже представил, как там высматриваешь сначала свободное место, потом зонтик, лежанку, хорошо, если всё это еще возможно взять напрокат. Или приходится искать из того что есть. А может, прикупить ещё пару полотенец чтобы, если уж валяться, то не на земле. И как-то подозрительно поглядывает на остальных, как говорят психологи, синдром военного. Хотя никто не помышляет о том чтобы сделать тебе что-то не так. Да и мускулистый парень с красивой девушкой на пляжах не редкость. И Такер думает о том, как здесь тесно, иногда приходится перешагивать через загорающих, да и пляжи из местных казались чем-то, чего Такер еще не знал. Хотя, как ему это узнать, он не на машине, и не на мотоцикле, на котором классно рассекать воздух, но он лишён много чего романтичного. К примеру, ночью запастись попкорном, откинуть верх и смотреть кино из автомобиля, сидя на передних сидениях. Хотя, с другой стороны, что может помешать смотреть с мотоцикла. Джерри так думал. Не-а, если и был бы мотоцикл, то мотоцикл, то его будут собирать под его присмотром... возможно. пляж заполнялся отдыхающими, которые укладывались на свои полотенца и напитывались теплом под горячими лучами  тропического солнца, пронзительными воплями чаек и тихий шелест волн, набегающих на песок. Хрупкая золотоволосая девушка лежала на песке и, мечтательно улыбаясь, смотрела в склонившееся над ней лицо такого же светловолосого юноши. А он не сводил с нее влюбленного взгляда, и с его губ срывались нежные слова. Океан и морской соленый ветер, играющий с волосами, приятно щекочет лицо. Кожу немного обжигает от лучей солнца, но девушку спасает смуглая кожа. Идеальный день в идеальном месте. Немного отдохнуть от городской суеты, посмотреть на красоту природы, сделать сногсшибательные фотографии, подрумянить цвет лица и пропитаться морской солью – вот тот самым минимум, который запланирован многими. Да, все идет прекрасно с самого раннего утра и ровно до середины дня, пока Джерри не отправился к раздевалке, чтобы переодеться. Но, кажется, и ее хватает, чтобы перечеркнуть все то хорошее, что происходило ранее. Такер захватил с собой книгу, которую собирался дочитать в течение месяца, да так и не собрался. В городе на чтение совсем не оставалось времени – приходилось контролировать бьющую через край энергию бойцов, одновременно вести дела в клубе и разгребать горы бумаг, скапливавшихся на рабочем столе. Что, если бы он мог бы оставить шумный, суетный и целыми днями вот так беззаботно бродить по пляжу? Каково это – иметь возможность каждый день гулять по берегу океана и ценить самые простые радости, которые может предложить жизнь? В здесь этой суете выделялась молодая девушка, кормившая хлебом чаек. Она бросала куски каждый раз в новое место и смеялась, видя, как птицы бросались за добычей, отпихивая друг друга и издавая пронзительные крики. Одна чайка умудрилась подхватить кусок хлеба на лету и тут же рванулась за следующим, чем вызвала у девушки новый приступ звонкого смеха. Океан поет, зазывает своими шумными раскатистыми волнами. Такеру хочется нырнуть в него и превратиться в Посейдона, который живет в самых глубинах. Подниматься к кромке воды только во время шторма, чтоб отправлять в пучину моряков, или лунными ночами в лучах небесного светила. Отраженный свет - это ведь тоже свет, но почему он не ранит? Будь же проклят тот день, когда ради красивых видов, вдохновения и сомнительной книжки, придется еще хоть раз рисковать своими нервами. Кажется, роковой ошибкой стало во время этого небольшого стихийного бедствия подойти к раздевалке. Перед глазами резко все начинает плыть, словно Такера засунули в центрифугу и начали подготовку к полету в космос. Нормальность этого утра не предполагала непредвиденного риска для ребенка, и пляж для Такера, в телефоне которого, как назло разрядился аккумулятор точно раздвоился, породив параллельные реальности. В одной из них обычные люди распивали бодрящие напитки, каждый свой, обмениваясь сдержанно-тёплыми репликами. В другой беззаботная мать малыша превращалась в проказу на теле безопасности остальных Острова, словно эти расслабленные, пляжные эпизоды жизни - временное помешательство, на которое не имеют постоянного права ни он, ни другие жители. Ноги совершенно не чувствуют опору. Даже схватившись за тумбочку, перед глазами продолжается калейдоскоп лиц и предметов. Людей вокруг было немало, но либо Такер со своим приматом в короне и колючей проволокой на спине выглядит совсем уж угрожающе, либо люди как и везде, не отличаются особой отзывчивостью. Руку помощи не предложил ни один, как и телефона. Просто легкое путешествие по пляжу в красивых локациях, готово превратиться в худший кошмар в его жизни. Лоб покрывается испариной, сердце стучит о ребра так, словно вот-вот проломит их. Впервые в жизни ему становится не по себе от того, что он не знает, где найти мать малыша. Он не понимал, что конкретно делать, словно находился в симуляции с двумя вариантами ответа, от которых зависела концовка сюжета. Надеяться на то, что ребенок откажется познакомиться с огненным муравьем, чья боль при укусе, как от огня, а яд может привести к смерти, не приходится. Он всё барахтался в социальной неловкости и, тем не менее, переступал через неё, во многом из злости на собственный страх, словно тот пытался диктовать условия: «Нет, тебе нельзя его просто взять, ты потеряешь свободу и станешь очередным удобрением полиции». Насколько обоснован был этот страх? Как и любой другой, возникающий вне ситуации прямой угрозы, он был иррационален, следовательно - глуп. Джерри схватил на руки ребенка. Он не мог привыкнуть к тому, что дети плачут так часто, но сейчас он точно моряк в океане, должен был не потерять голову при зове сирены. За стенками действительно кто-то мелодично захлебывается новой волной подпирающих стонов. Волны экстаза рождаются на чьих-то пальцах, сжимаются чьими-то мышцами на чьем-то члене и выдавливают градиентный стон. Тихое и привычное мяуканье знакомое Джерри по своим девочкам, взрывается новым, несдержанным стоном.
- Мне нравится как ты это делаешь, - отрывисто вещает кто-то хриплым голосом, пока Джерри успокаивает плачущего малыша. - Хочу. Больше, мой жеребчик - секс - это не вульгарная порнуха по ТВ и не нежная эротика из женских романов, это что-то среднее, балансирующее на грани. А уж на какую сторону перевернуться решает кто-то один или, может быть, оба. Ненависть Такера от выбора теми, кто сейчас в раздевалке этой самой стороны, эхом разносится вокруг. Руки уверенней держат малыша, а желание заставить корчиться на песке от приступов невыносимой боли, от сильнейшего рычага локтя того, кто оставил на пляже ребенка без присмотра, все чаще посещает его. Мужчину одолевает гнев, бессильный, и от него он чувствует себя беспомощным и злится еще сильнее. Неимоверными усилиями ему удается сдержать себя и не разнести эту раздевалку. Он стучит с намерением попросить телефон. Крепко и уверенно, но это все идет в полный разрез с тем, как этот стук ощущается теми, кто внутри.
- Мне… - начал, было, говорить Огненноволосый, запинаясь. На самом деле, Джерри многое бы отдал, чтобы отмотать время назад. Наверное, никто так сильно не сомневается в собственных принятых решениях, как он. Вот и сейчас он только лишь скалится на их стоны про то, кто горячий и насколько глубже. - Жеребчик? Еще какую хню ты придумаешь? Жеребчик еще не знает, что такое «горячо», даже не догадывается. Хватит устраивать цирк, сейчас люди сбегутся, а поверь, одна на редкость нервная личность уже рядом. Са!!! - замахивается Такер на стену и сейчас действительно жалеет, что держит ребенка, а под рукой нет ничего тяжелого. С другой стороны, возможно, смерть будет быстрая, и он почти согласен пойти за белым флагом и попросить у кого-нибудь телефон позвонить Тее Моралез, если б не похабные фразочки в раздевалке, которые он уже терпеть не может. - Да заели!!!! — закатывает он глаза, но не отрывает от раздевалки взгляда, потому что не знает чего ожидать, и потому что еще чуть-чуть и в глазах начнет темнеть от ярости. Не желая, чтобы это случилось, Джерри бьет кулаком по стенке, чтобы те двое наконец заткнулись.

Такер с легкой задумчивостью рассматривал очередное творение логики своей жены. Как ценитель необычного он не мог остаться в стороне, чтобы не оценить идею близкого человека. Получилось красиво, даже очень и сердце трогало. Трусики, в котором было запечатлено желание Наталии были недешевыми и мокрыми. Будоражили воображение и давали нужные чувства. Не просто вещь. С помощью их владелицы им хватало игры красок и полутонов, как в картинах. Не просто красивый кусок ткани. Точно намного значимее. Это интересовало Джеффри больше, чем если бы дело касалось только просмотра порно вдвоем. Может быть, потому что ей было очень хорошо известно, насколько тяжело соблюдать выдержку. Вероятно, даже куда лучше, чем остальным парам, находящимся в торговом центре. И уж точно лучше, чем охраннику, мнение которого Такера не особенно заботило и хочет ли он, чтобы люди вокруг услышали его ценное мнение. Мы все не можем знать когда появится то самое чудо, но ждем его, как, к примеру, подарок на Рождество. Разве что не встаем рано и не бежим смотреть принёс ли Санта подарок. И от этого столько радости, но прокатывает когда тебе пять и ты ещё веришь, что это чудо будет каждый год. Рассказы родителей, что чудеса бывает и зубные феи и вся другая нечисть. Смешно. В такие вещи, например, Такер перестал верить очень давно. Нельзя сказать, что это случилось в пять, но точно в десять после того, как бабушка решилась переодеться в Санту и очень жестко спалилась. Вся вера в чудеса когда-то заканчивается и вот сейчас, когда Такеру уже 30+, в нем порою просыпается желание увидеть чудеса. Так было и в этот раз. Поездка в один из торговых центров Монтерея не была долгой, и несмотря на то, что он вполне мог бы задержаться на часок другой, чтобы, к примеру, поглазеть, чего такого экстраординарного есть в местных магазинах, экс-чемпион как-то интуитивно чувствовал, что нужно скорее вернуться домой. Такеру аж захотелось закатить глаза, но он решил сказаться очень воспитанным. Объяснений такой спешке не было. Все у них было достаточно спокойно, даже секьюрити все это время не докучали своими напоминаниями правил поведения, что уж говорить о том, чтобы как-то беспокоиться и положении дел семьи Такер. И все ж-таки на душе у Огненноволосого от прикосновений жены было неспокойно. Когда ее любопытные пальчики, пока, конечно, не ведомые его ладонью, коснулись его члена, он сглатывает, показывая, что можно сжать чуть сильнее. Но именно сегодня, 12 июня, Такер впервые жалеет о том, что супруга не купила для спальни шторы блэкаут. Правда, чем больше он думал об ответственности жены, тем паршивее становилось от того, что кое-какое свое дело супруга так и не довела до конца. В какой-то момент – Джеффри и сам упустил, когда именно это произошло, Он слегка сжимает зубы от лёгкой досады от ее бестактного поведения:
- Что за сеанс спонтанного стриптиза? Наталия! Ты с ума сошла?! – после того, как модель на свой страх и риск, причем без всякого стеснения сняла с себя промокшие насквозь трусики, уже было не до красивых речей. Но самое удивительное то, что позже они оказались где-то под покупками. Как новый купальник или нижнее белье. Или даже трусиков. Вот, это уже точно была заявка на победу. Такер преодолевает пространство торговой площадки, и чудом умудряется едва ли не вырвать сумки из рук супруги. - Я сейчас посмотрю на указатели и попробую определиться, куда тебя затащить, а ты уж потрудись объяснить, что ты здесь устроила, - мужчина был даже не зол, скорее обескуражен, потому что знал наверняка, что сам он уж точно ничего не предлагал и не делал того, чтобы раскрепостить супругу, и уж тем более вызвать столь бурную реакцию. Страсть имеет темно-красный цвет вызревшей крови и вероятной расслабления, но супружеский секс имеет ярко-красные всполохи ярчайшего пламени самого высокого костра. И если бы можно было, Наталия бы возвела его немедленно. Джеффри никогда не был против того, что его супруга испытывает чрезвычайную привязанность к сексу с ним во всех его проявлениях. Вот только проблема заключалась в том, что как раз именно он был причиной ее неконтролируемого неистовства, от которого пару раз даже темнело в глазах. Бывало по-разному, ведь характеры, что у Джеффри, что у Наталии был отнюдь не сахар, и флегматичностью и изрядным спокойствием оба вовсе не отличались. Вообще-то можно было бы искренне оскорбиться такому поведению со стороны супруги, потому как ни разу за время семейной жизни, Джеффри не давал женщине ни единого малейшего повода хоть как-то усомниться в его любви и желании ее тела. И было это чистой правдой.
- Джеффри, попробуй меня догнать. Где тут туалет?
- Ты ставишь меня в жутко неловкое положение. Что, если я буду выглядеть глупо, как когда догонял твою машину по пути сюда? — не если, а наверняка. Раньше Такер не подумал бы, что такая извращенная скромность может возбуждать. Наталия тревожила его мысли и его сны каждый божий день и каждую ночь и Джеффри потер виски и решил, что идти нужно по отработанной схеме, а там они вместе уже разберутся что к чему. Потому, не собираясь никого догонять, она быстро настрочил смс-ку жене, мол, да, я в курсе, что из догонялок ничего не выйдет, проверь ещё раз указатели по полной.
- Пойдем, поиграем?
Вполне возможно, что это была всего лишь излишняя мнительность, но Такер решил понаблюдать, временно больше не отпуская подобных комментариев. Он рассматривал жену с нарастающим… замешательством? Ведь не был окончательно уверен, какие такие мысли сейчас шевелятся в ее голове, и ему оставалось утешаться прикидками.

aen elle цирилле не нравится — ей хочется домой, ей хочется в каэр морхен, ей хочется снова ощутить себя ближе к ведьмам, чем к эльфам. они — не похожи на них, людей. они все такие красивые, утонченные, желающие недостижимого, ходящие с прямой спиной и только некоторые из них опускают собственные глаза, словно подчиняясь кому-то. какой-то невидимой силе, которая однажды сказала, что так и должно быть — цирилле не нравится это, ей хочется плеваться, ей хочется сбежать отсюда, но выхода — нет.

когда ей представляют сначала эредина, она давит в себе желание спрятаться за фигуру авалакха так, словно он может быть щитом и мечом ее, но правда глаголет то, что у нее нет ни первого, ни второго и поэтому взгляд чужих глаз приходится выдерживать самой. ее никто не похвалит, ей никто не скажет, что она хорошо потрудилась, потому что все, чего она достойна — чужие слова о том, что она должна сделать, даже если не хочет.

они все, наверняка, знали. знали, что она не захочет ложиться под короля, что ей будет это не в радость, что она будет пытаться оттягивать это все, но у цириллы просто нет другого выхода. она знает — ее отпустят только тогда, когда она сможет родить ребенка, вот только это дитя ей нужно не больше, чем ведьмаку лапти. но цирилла девочка умная, цирилла умеет держать себя в руках и даже если ее выгоняют в первую ночь из чужих покоев, даже если после ее ласкают лишь пальцами, словно возвращая в мир того, что чужие руки могут нести не только смерть и страх — ей страшно. а еще бьет по самолюбию.

каждое утро ее одевают в платья, каждое утро ей заплетают волосы и, смотря в зеркало, цирилла просто ненавидит это отражение — это не она, она ведь так долго бежала именно от этого, так почему она вернулась? чтобы спасти других, или чтобы спасти себя? она не знает. не готова узнать, если быть честной с собой, но все равно позволяет — однажды, когда она взбрыкнула, пришел авалакх и они ( снова ) поругались.

вот только с каждым днем находиться здесь все было еще более утомительно — вечно хорошая погода, лучшая еда, напитки, вода. здесь все было — лучшим, таким отличительным от того, к чему она привыкла, что когда ей говорят, что сам эредин хочет видеть ее на позднем ужине — она едва ли не просит передать ему неприличный жест, но сцепляет зубы и губы и...

идет. с совершенно прямой спиной она садится за стол и только когда заглядывает в чужие глаза — тушуется.

— не смотри на меня так, словно видишь впервые, — она подхватывает бокал с вином и чуть заметно покачивает его в пальцах, прежде чем сделать глоток. эредин же.... даже сидя вот так вот, ничего не делая, он привлекал к себе внимание — стать, гордость, сила, волосы воронова крыла и глаза, что следят за каждым ее движением. и все это заставляет ее повести плечами, делая очередной глоток.

— если ты хочешь спросить как дела с королем — он продолжает уходить каждую ночь, оставляя меня в одиночестве и не трогая. иногда мы играем в шашки, но не более, — и зачем она говорит это? разве авалакх не докладывает ему об этом всем? она не знает, но неловкость этой встречи она терпеть просто не может, — но ты и... сам это знаешь. авалакх наверняка тебе все рассказал.

Тонкие пальцы быстро сдирают кожицу с яркого, как полуденное летнее солнце, апельсина, недовольно стряхивая попавшие на кожу капли сока. Золотистая, сочная мякоть буквально тает во рту, заставляя щуриться от удовольствия, набивая долькой за долькой полный рот новым излюбленным лакомством. Приветливая торговка на рынке, давно знакомая после неоднократных посещений города и нескольких блужданий в лабиринте пестрых улочек с изящными причудливыми орнаментами, уже не спрашивает — протягивает апельсины одной рукой, вторую протягивает для монет.
Рук Тревизо нравился.
Наверное, сейчас, после долгих часов (точнее, пары дней) блужданий по Великому Некрополю она была бы рада любому месту, что было бы не Неваррой — даже топям Андерфелса, даже безумным руинам Арлатана. Куда угодно, но подальше от спертого, плотного и влажного воздуха подземелий лабиринтов, в которых можно задохнуться от запаха благовоний и масел, необходимых для бальзамирования, от сильного аромата цветов, принесенных почтить память усопших. Куда угодно, где нет этого непрекращающегося мертвенно-зеленого свечения, могильной сырости, пробирающейся даже под плотную куртку (в Неварре Рук почему-то постоянно мерзла). Туда, где нет этого бесконечного безусловного поклонения смерти и напоминания о ней. Рук относилась к смерти философски, но даже её Некрополь ввергал в уныние и будил какую-то детскую неприязнь. Создатель, даже глубинные тропы были бы желанной вечеринкой по сравнению с мертвой роскошью Некрополя. Недавно Рук и вовсе за заслуги подарили доспехи какого-то давно почившего мага-морталитаси. Ей пришлось призвать на помощь всю свою скудную дипломатию, натянуть улыбку, принимая дар, а после быстро делать ноги в элювиану, намереваясь спрятать это одеяние в самый дальний угол сундука и не доставать на свет примерно никогда, чтобы оно не являлось ей в кошмарах. Вы вообще видели маски Морталитаси? Ей в сновидениях хватает Соласа.

Да, после Неварры Тревизо нравился ей куда больше.

Нравилась его неуемная суетливость и в то же время прирожденное спокойствие, граничащее со степенностью. В Тревизо не было предвзято-помпезного, высокомерного зазнайства Минратоса, буквально кричащего, что он — бриллиант из всех городов. Кстати, Минратос ей не нравился совсем. Ни архитектурой, ни едой (да простит Нэв), ни людьми.
В Тревизо не было беззастенчивого хаоса Ривейна, хоть Ривейн ей даже нравился (не читая палящей жары, в которой в доспехах можно свариться). Не было и  какой-то обреченной вечности разрушения и невозвратной печали Арлатана, грусти по ушедшей доблести Андерфелса, воспетого в веках историями о пролитой крови стражей, каменных грёзах гномов об ушедшему процветанию королевства. Тревизо был живым, быстрым и слегка легкомысленным, как беспрестанно входившие и уходившие из гавани корабли. Город жил, как живой организм, дышал и наслаждался самим своим существованием, будто презирая любое упоминание о увядании и смерти. О сверкал роскошным изяществом, звучал в сонме песен множества менестрелей и причудливом акценте антиванцев, оставлял послевкусие на языке от ароматов диковинных блюд, готовящихся то тут, то там, стойкого запаха крепкого кофе, благоухания цветов и лёгкого цитрусового запаха, после которого Рук окончательно и бесповоротно влюбилась в этот город, прощая ему его грехи и проблемы. Рук видела Тревизо в ореоле красоты, восторженными глазами. С каждым шагом, сделанным от элювиана прочь от темных залов Некрополя навстречу красочному буйству жизни Антивы, казалось, её усталость стиралась.

Добравшись до центра города, девушка решила смешаться с толпой. Варрик всегда говорил — если ты в городе пытаешься от кого-то скрыться, не спеши и сделай вид, что тебе никуда не нужно. Так ты сойдёшь за свою.
Понаблюдав немного за уличным представлением танцоров и бросив им пару мелких монет, Рук за поворотом чуть не нарвалась на небольшой патруль антаам, приставший к какому-то торговцу с требованием документов. Они, конечно, делали это скорее из ворчания, и, казалось, сильной угрозы не было, но эльф решила от греха подальше спрятаться. Шмыгнув в небольшой портик около лавок торговцев, тускло освещенный почти потухшими масляными лампами, Рук быстро прошмыгнула мимо них и нырнула за угол. Она, конечно, специально оделась максимально неброско и безлико, выудив из шкафа свой старый плащ, но кто знает, вдруг она попадется на глаза кому-то особенно внимательному у кунари? Лишних проблем не хотелось, особенно на фоне подозрений, что кунари связаны с эванурисами. Да и не хотелось доставлять их воронам, отнесшимся к ней довольно приветливо и даже дружелюбно. Одно ворчание губернатора чего стоило. Конечно, её и воронов связывали общие дела и контракт, но гораздо лучше, когда нейтральные отношения теплеют хоть немножечко. А лишние проблемы вряд ли добавляли бы теплоты.

Ног в темноте коснулось что-то мягкое, и Рук замерла, посмотрев вниз. Белоснежная кошка с двумя черными полосочками на кончике хвоста вынырнула из-за двух бочек с причудливыми узорами и потерлась о ноги. Недолго думая, эльф тут же присела на корточки и с наслаждением провела ладонью по шелковистой шерстке, почесывая животное за ушком. Кошек она любила и жалела, что завести своего питомца не может.
Знакомый голос вывел из созерцания пушистого очарования, и Рук возвращается в реальный мир, вспоминая, зачем она здесь. При виде Луканиса эльф натянула чуть виноватую, но озорную улыбку. Впрочем, его она рада видеть. Помимо того, что лучшего проводника по Тревизо ей не найти, Рук еще и нравилась его компания (включая Злость). Почему-то в отличие от других, её наличие у него "дополнения" не пугало — возможно, потому, что для серых стражей понятие "странности" было весьма растяжимым. Возможно, потому, что Рук сама была с причудами.
— А у нас есть время прогуляться по центру? Если да, то я с удовольствием. — она широко улыбнулась, сжимая в руках полуочищенный апельсин, который вновь принялась чистить.
— Хотя нам в любом случае стоит зайти в сад. Кажется, там же статуи Стражам? Надеюсь, наши рогатые друзья там еще не пошерстили. — девушка хмыкнула, отправляя в рот дольку апельсина и наслаждаясь ароматом цитруса, оставшемся на пальцах после кожуры. Тревизо для Рук всё-таки пах апельсинами.

Ему намекнули, что у Рук та же проблема, что когда-то была и у него. Вокруг полная задница и все смотрят на тебя в надежде на спасение, а ты понятия не имеешь чем не то что кому-то, себе чем помочь!

Ему сказали дать Рук пару напутственных слов, но в суматохе общего кошмара забыли, что Адаар, он… ну. Адаар. Ему как бы тоже очень сильно не хватало напутственного слова! Он не нанимался опять спасать мир, этим должны были заниматься те, кто за десять лет рассосался по всему Югу и укреплял свое положение! На что ему доверили выбирать Верховную Жрицу? А зачем надо было мучаться с тем, кого посадить на престол Орлея? Ох, ну и вспотела у него тогда жопа, стоя перед императрицей, ее братом и любовницей… но это было тогда. Что же им было делать сейчас?

Валить до того, как в Инквизиции поняли, что за эти годы он совсем не поумнел. А куда?

А в глушь. Желательно, где всем насрать на то, что ты Инквизитор.

Морозная котловина выглядела как никогда заманчиво, а вездесущие элувианы позволили добраться до нее в считанные часы. Сам он понятия не имел, как это работает, но в этом, слава Андрасте, прекрасно разбирались другие. Морриган или сама Рук, главное, что они не требовали от него хотя бы этого.

План был прост: послать все к чертям и просто гулять. Немного половить рыбу, отбиться от диких животных, послушать пение съедаемых огромными пауками сверчков, посмотреть на восход с тевинтерских руин. Адаар думал, что будет достаточно взять запас вытяжки эльфийского корня, припасы и оружие, прямо как в старые добрые времена. И уйти тихо, чтобы никто не знал куда.

К сожалению, последнее было совершенно невозможно. Ага, сейчас, уйдет он, а его потом за рога обратно притащат и он же будет виноват! Ну нет уж, он же не дурак, он тоже умеет строить сложные схемы! И вообще, по отчетам, недавно в Ферелдене видели Хардинг в компании деда и скелета в сапогах, а раз можно им, значит можно и Рук, и самому Адаару! Так что нечего стыдиться!

— Привет!

Они договорились встретиться на месте. Адаар пришел даже пораньше, успел разговориться с часовыми в лагере неподалеку, потерять и снова найти угощение для оплотного зверя.

— Нам надо будет заглянуть в оплот и… — он на секунду сбился, вспоминая, как правильно. — выразить жителям свое почтение. Надеюсь, ты не против?

Надо было спросить, все ли у них хорошо. Хотелось надеяться, что да, и что в Морозную котловину порождения добраться не успели. А если и успели… не впервой любоваться видами под хруст костей каких-то тварей. И как хорошо, что Рук — настоящая Серая Стражница и точно-точно почувствует скверну. Эх, знал бы он секреты Серых Стражей тогда, десять лет назад, ходил с Блэкволлом по Глубинным тропам до тех пор, пока тот не признался бы в обмане.

— О, и еще! — он передал Рук небольшой мешочек с яблоками. — Это для Сторваккер. Тебе понравится!

Смертным так хочется верить, что жизнь их и пути их земные неразрывно связаны с Его интересом и Его планами на каждую душу, народившуюся на Тверди. Верят ведь всем сердцем, что смотрит Он на них со своего трона и думает о каждом, следит зорко и пристально за каждым помыслом и направляет, дает испытания при прегрешениях и ждет его у себя в садах Эдема. Словно делать Ему нечего, Бог давно наплевал на этих тварей, уже много веков как. Сначала ангелы еще суетились, спускались на Землю, ступали в контакт с неразумными смертными тварями, но потом, видимо, всем это развлечение надоело, обстряпали рождение сына, запаслись фанатиками, записавшими по памяти каждый шаг балбеса, да и повелели теперь чтить святое писание и надеяться на второе пришествие.
Похоть лишь спрятала краешек улыбки в длинном мехе воротника, на долю секунды ныряя в свои размышления и отвлекаясь от нестройного гомона вокруг. Люди ели, пили, грели себя изнутри чувством превосходства (с учетом того, сколько людей вокруг замка не ело, не пило и пыталось согреться в задымленных лачугах, кутаясь в обноски и ютясь на прогнивших соломенных тюках), и думать не хотели о спасении собственной души, об этом они подумают потом, когда будут отходить ко сну и по вбитой с детства привычке прочитают наспех молитву, попросят Господа не забирать их сегодня, поблагодарят за хлеб, подождут, пока прислуга в ногах пристроит грелку и завалятся спать, не подозревая о том, что Господу они нужны, как зубы в заднице. Ему на столько нет дела до их крошечных сердечек, что даже сама природа их разгоряченной крови, не дающая им здесь всем замерзнуть насмерть, то подарок сил совершенно других, тех, кто как раз искренне заботится об их телах и душах, просто выстилает им дорожку немного не в сады Эдема, но это — уже совсем другая история.
— Не будь занудой, — вполголоса проговорила сущность, ощущая, как ее тонкая невидимая сеть ее влияния рассыпается под взмахом руки брата. — Я все равно не допустила бы, чтобы они испортили нам разговор. А так — хоть повеселятся.
Нет, они могли и не веселиться. Они могли начать хватать друг друга за грудки, бить друг другу морды, спускать с лестниц за непристойные взгляды или слишком долгие улыбки чужим дамам, они могли вызвать переполох и проявление любого другого греха, кроме двух собравшихся. Гнев? Легко, брату не надо даже рядом стоять, чтобы какой-нибудь приличный человек, вон тот, ближе к окну, например, выбил последние передние зубы своему визави, который за миг до этого отпустит сальную шуточку или погладит собеседника по предплечью, не скрывая намеков на продолжение этого вечера. Зависть? Еще проще. Алчность? Ну, как вариант. Но Гордыня прав: сначала дела, потом — все остальное. Придется сосредоточится.
— Потомки Птолемея, — протянула Похоть, широко улыбаясь, — если бы они еще не нагуливали бастардов и не выдавали бы их за законнорожденных. Или не выдавали, что все равно не мешало им занимать престол... Было забавно, я помню, почти так же забавно, как начало времен, но тут, здесь, — она уперлась кончиком указательного пальца в грубое липкое дерево столешницы, — придется следить чуть пристальнее, если ты хочешь замкнуть их строго в рамках одной крови. Не давать им шанса ммм... согрешить с конюхом, пока муж мается от подагры.
Она поняла, что брат имел в виду. Помнила прекрасно, как в те времена, когда Господь уже отворачивался от своих созданий и когда провозгласил инцест богохульным делом, как в египетской династии с равным успехом рождались прекрасные телом и духом дети и перекошенные полоумные бедолаги, едва доживающие лет до двадцати, мучавшиеся от боли каждый миг своей законнорожденной царской жизни. Если бы люди додумались провести хоть какие-то наблюдения — многое бы поняли. Но в те годы это было полем для игр преимущественно Гордыни, а здесь и сейчас...
— Боюсь спросить даже, зачем тебе это надо, но в целом я могу предложить тебе несколько вариантов на выбор: укажи мне пальчиком на тех, кто тебе интересен в твоих политических играх, а я или лишу их интереса к кому-либо вовсе и пусть размножаются через силу, как того и хотел Отец, без интереса и страсти, хотя для меня, — она демонстративно положила ладонь поверх мехового воротника накидки и покачала головой, — это сущее мучение, или пускай искренне стремятся удержать свое наследие в пределах крови. В любом случае боюсь представить себе грандиозность твоих планов, Церковь от этих мест скорее всего отвернется, не боишься, что верные псы Ватикана нагрянут сюда с вилами и факелами за подобное?
На фоне тех шагов, которые наверняка просчитывались в голове первого из семерых, все остальные выглядели подчас так мелко и ничтожно, что хотелось смотреть на старшего с нескрываемым восхищением. А быть может это просто аура влияния Гордыни затрагивала не только умы смертных или бессмертных душ, но и то, что можно было бы назвать душой у самих грехов. Думать об этом было слишком сложно, проще было покориться и насладиться ощущением величия, тем более, когда все вокруг именно так себя и вели, с большой охотой щеголяя друг перед другом собственным эго и растворяясь в захлестывающем разумы тщеславии. Воистину отмеченный судьбой замок среди бездушных гор на неприветливом севере.

Придворная знать завистливо скрывала свои надменные улыбки за веерами, всё ещё не понимая, каким образом эта дикарка сводит с ума королевских персон. Вихрь интриг и сплетен витал в воздухе, усиливая волнение и любопытство. Селина, в свою очередь, не ожидала такого поворота событий, но они были ей на руку. Со второго этажа своего личного балкона она одарила свою подданную одобрительным кивком. Морриган же не нужно разрешение, она и так берёт то, что ей по праву. Её янтарный взгляд был полон неподдельной страсти: она уже предвкушала следующий ход в своей Игре на поле интриг и власти.
— Я думала, что ты испугаешься... как обычно... — хитрая улыбка не сползала с лица ведьмы. Зачем ей какая-то искусственная фарфоровая маска, если Морриган всю жизнь играла не свою роль: примерная дочь, защитница Ферелдена, теперь же золотая рыбка на посылках — всю жизнь скованная в желаниях других. И Алистер также всегда был отражением чьих-то амбиций. Эту пару сковывали желания собственной свободной жизни, у замков которых никогда не существовало ключей. Слова Ведьмы всегда кололи сердце бедного серого стража больнее всего, потому что она хотела причинить такую же боль и себе. Она возненавидела Алистера с их самой первой встречи: несуразный, смазливый, будто бы вместо фехтования посещал занятия по поеданию третьей порции ферелденской похлёбки, и его щенячьи глаза так и просили о помощи, когда девушка обрабатывала его раны. Слишком слабый человек, чтобы стать очередным сокровищем её матери. Флемет никогда не приводит случайных гостей, и Морриган надеялась, что её мать в очередной раз возьмёт с них непомерную плату... Но вместо этого даровала своей дочери временное чувство свободы в обмен на ребёнка во чреве от этого глупого юнца. И теперь ей придётся... нет, ей необходимо ему всё объяснить, чтобы вновь не потерять. Почему ушла и почему так и не вернулась.

Свечи задрожали в такт танцорам, и в бальный зал теперь освящал приглушённый интимный свет. Хохот и музыка сливались в единую какофонию. Мягкая рука Морриган ложится в слишком грубую ладонь каменщика, и в своём платье она, словно чёрный лебедь, гордо подняв голову, плывёт среди расступающихся перед ними актёров-людей. Не делая реверансов перед особым гостем сразу кладёт руку ему на плечо, но даёт быть главным в этом странном танце. На неловкий комплимент короткий ответ:
— Я знаю, — но улыбка её становится мягче, словно у мартовского кота, укравшего стакан со сметаной. Между ними витало что-то более напряженное, чем просто приятное общение. Встреча не просто любовников, а любимых, чьи амбиции не давали им быть друг с другом рядом. Игра переросла в эмоциональный страстный танец; не вальс, а настоящее танго, в котором была и обида и недосказанность и печаль. Морриган пронзала Алистера своим магическим взглядом, следуя за ним по наполированному паркету. Теперь он не тот противный юнец. Его черты стали более угловатыми, а взор наполнился непоколебимым мужеством ферелденца. Морщины познали и глубокую печаль и немое отчаяние, его осанка была наполнена гордостью и непоколебимостью. Алистер, среди всей этой роскоши и блеска, выглядел как рыцарь в доспехах, немного неуклюжий, но с сердцем, полным доброты и чести, и взгляд его был полон теплоты и нежности, но также и сдержанной тревоги.
— Латы храмовника, доставшиеся по наследству, шли тебе больше к лицу, — очередная издёвка или искренняя правда? Морриган давно говорила двусмысленную правду, и этого ни в коем случае не стеснялась. В своей королевской одежде для ведьмы Алистер выглядел как мабари в вязаном кафтане для шпица Императрицы миссис Фру-фру -  ферелденцы никогда не понимали веяний моды, идущей из Орлея.

Следующий вопрос застал Морриган врасплох. Это она должна была устраивать допрос, и в напоре вопросов Алистер обязан был согласиться на любые её требования, а не сразу задевать за личное. Движения Морриган стали резкими, словно она хотела увильнуть, как змея, снова растворится среди толпы и сбежать, но руки короля держали свою партнёршу по танцам слишком крепко. Теперь они танцевали вокруг друг друга на поле битвы, где каждое слово и взгляд могли стать оружием или щитом. Нельзя играть в Игру, если твой оппонент знает о тебе больше, чем необходимо. Она ответила ему ухмылкой, которая была полна презрения и признания одновременно:
— Лучше всего спрятаться у всех на виду, чтобы твои враги искали иглу в стоге сена, а не в корсете королевской любовницы, — как всегда отвечает на вопрос и увиливает от ответа.
— Что для тебя есть дом? Тёплая постель без многоножьих гостей? Дворец, наполненный недовольными придворными? Или же прикованная к лицу маска того, кем ты не должен был стать? Что ж, тогда Орлей — мой дом.
На мгновение напряжение в воздухе было таким ощутимым, что казалось, будто весь зал затаил дыхание, ожидая ответа. В словах Морриган не просто была нескрываемая обида, но и так долго сдерживаемая злость, что рвалась наружу. Алистер не хотел быть королём тогда перед Собранием, а Морриган не заставляла его им стать. После победы он был бы никем, и никто не смог бы идти с ними по следу.
А этот трон мог вновь стать для Морриган оковами, которые она собственноручно не желала надевать.
— Я не слышала ни одной сказки, чтобы Король мог выбрать себе в жёны чудовище. Глас толпы и лай собак имеют большую силу, чем королевское слово. Сейчас же... мир изменился, но даже под протекторатом Императрицы я имею шанс в любое время лишится своего языка за лишнее слово, сказанное при встрече. К тому же за эти года ты встречал ещё одну ведьму, — Морриган сделала в момент слишком резкое движение, чуть не втолкнув Алистера в кружившуюся толпу. — Что тебе нужно было от неё, кроме её головы?

Дазай не умер. Опять.

Последняя попытка осталась карминными росчерками на коже, вдоль вен, длинными полосами, заставляющими шипеть от боли, когда он промывал раны под проточной водой, то и дело морщась от неприятных ощущений. Его кровь была красной, такой же как у других людей, убегала в водосток ручьями, ничуть не отличаясь, и все равно казалась отвратительной. Мутной жидкостью, разливающейся по венам, напоминая о гнилости, той, что не увидишь случайно, если не заглянешь глубже в скопления артерий и капилляров, находя среди них источник заразы.

Всегда слишком много, каждый раз чего-то не хватало, чтобы дойти до грани и наконец её перешагнуть, бросив позади опостылевшие вещи.

Стать лучше, да?

Он знал, что не сумеет, но это и не было важно, давно перестало, представая перед ним уродливостью бытия. Пока Дазай старался, разве имело значение что-нибудь еще?

Моток бинта скользнул по свежим порезам, тут же пропитываясь кровью, размытыми пятнами, просвечивающими насквозь, словно пытаясь обнажить все то, что скрывалось внутри. Один оборот, за ним следующий, и вскоре на виду была только слепящая белизна марли, надежно зафиксированной у плеча. Там, под всеми этими слоями находилось то, что он предпочитал не видеть, ненавидя рубцы, следствия бесконечных неудач, запечатленных на полотне его тела.

Тошнотворная картина, от нее во рту появлялся кислый привкус, желание избавиться, содрав вместе с кожей, лишь бы оно не зудело так раздражающе, умоляя продолжать, довести до конца, позабыв о данных обещаниях, и проснуться где-нибудь очень далеко, может быть у моря, без пустоты, обернувшейся безразличием ко всему.

Жалкое зрелище, как ты ни посмотри.

Повернув кран, Дазай несколько долгих минут подарил своему отражению, скривил губы в бессмысленной улыбке, почти видя ответный оскал, насмешку с той стороны над новым днем, очередным провалом. Позади их уже скопилась огромная череда, будто он просто не был в состоянии добиться успеха даже в чем-то настолько элементарном как собственная смерть.

Что бы сказал на это Одасаку?

Улыбка потухла, замерла искаженным подобием, оставшимся кривить рот, когда он отвернулся, чувствуя сожаление. Не из-за попытки умереть, нет, об этом Дазай никогда не жалел, но о том разочаровании, что точно мелькнуло бы среди спокойствия полузабытого понимания. В такие моменты он становился себе еще более противен, чем обычно.

У раковины грязным ворохом валялись старые бинты, в мыльнице лежало недостаточно острое для плоти бритвенное лезвие, делать здесь было нечего, и Дазай ушел. Не оборачиваясь, прикрыл дверь ванной, пряча перебинтованные руки в светлом пальто, прочь из комнаты общежития, направляясь к агентству с опозданием на несколько часов, уже слыша про себя громкие возмущения Куникиды, что непременно раздадутся, стоит ему появиться на месте.

По лестнице на четвертый этаж, возвращаясь к привычной всем легкомысленности, лживым блеском отраженной на самом дне темных зрачков; веселью, вопреки всему не такому уж и наигранному, хрипящему в горле, едва он вошел внутрь, уже собираясь поприветствовать кого-нибудь в почти безлюдном офисе, где было двое, детектив и…

Дазай остановился. Уперся взглядом в широкую спину, спрятанную за бежевой тканью, рыжие волосы, кончиками уходящие под ворот полосатой рубашки, услышал голос, слишком знакомый даже спустя несколько лет, и захлебнулся тьмой. Густой и низменной злостью, едкой ненавистью мажущей в смехе, раздавшемся словно не от него, нарочито громко и дружелюбно, толкая вперед, все ближе к фигуре человека, которого он ни за что не простил бы.

— Рампо-сан, что это, — растянув обращение, Дазай улыбнулся. Пустой и пугающей улыбкой, подступая со словами, полными желчной приветливости, обернутой налетом жестокого радушия, — неужели новый клиент?

«Его зовут Осаму Дазай. Вы можете его найти?»

Ладонь прошлась по чужой спине, будто бы невзначай поднимаясь выше, к затылку, касаясь открытой кожи, что угодно, только бы избавиться от образа друга, позволяя неполноценному сработать. Тогда можно будет выяснить, кому понадобилось использовать единственного, кого Дазай не позволил бы, охраняя память о прошлом столь глубоко, что туда, оскверняя, не пролезли бы даже его собственные демоны.

Секунда, две, десять.

В нос ударил запах крепкого табака и острой еды, пряностей, всегда цепляющихся к Одасаку что бы он ни делал, неповторимая смесь, такой больше ни у кого не было, и это злило сильнее, доводя до откровенности, грубым вопросом вырвавшейся наружу вместе с тем, как они наконец встретились взглядами. Бескрайняя синева с холодом опустевших глаз. Всего мгновение прежде, чем он одернул чуть подрагивающие пальцы, так и не добившись своего.

— Ну и ну, кто же ты?

Неполноценный не сработал, и Дазай остался один на один с призраком, давясь своим же голосом, уже не обращая внимания ни на Рампо, ни на то, что сам трескался по швам, отказываясь верить.

Мертвые не возвращались, а он не прощал, и кто бы ни стоял перед ним, тот, несомненно, поплатился бы, проклянув день, когда решился на обман.

— Почва — значит почва, — в задумчивости мелко покивала головой ванесса, продолжая горсть за горстью растирать в ладошке засохший асгардский компост. С почвой были проблемы. — Предположим, что первое яблоко сможет впитать в себя магию из этого мусора, как-никак она тут есть, этого хватит. С последующими плодами придется значит или пробовать сажать их там или вывозить оттуда почву кубометрами и устраивать сад закрытого типа, знаешь такие огромные-преогромные... горшки для цветов, — она развела в стороны руки, показывая примерно метровое расстояние. Для небольшого, но плодоносящего деревца вполне хватит, в питомниках часто такими пользовались, ничего трудного даже с точки зрения человеческих технологий богиня в этом не видела, в конце концов, это все только поможет, не придется, как говорится, изобретать велосипед.
Главное было — добыть первое зерно. Она вздохнула, аккуратно стряхивая с ладошки мусор на салфетку перед собой и зачерпывая новую горсть грязи, занятие не из медитативных, запах прелых листьев не дарил, как модно нынче было говорить, райского наслаждения. Работы впереди было слишком много, это могло затянуться на часы. Часы, проведенные в попытках пообщаться, судя по всему. Сидеть в тишине было невыносимо, это дергало нервы рыболовными крючками, вытаскивало их наружу, продирало сквозь кожу и оставляло гнить на поверхности ран. А если их еще и солью сверху присыпать, то пытка становилась похожей на инквизиторскую.
Она на мгновение замерла, сцепив зубы. Палец так и остался прижат к ладошке, но, увы, кроме грязи под ним ничего не ощущалось. Еще какая-то веточка, хрустнувшая от нажатия. Ванесса глубоко вздохнула, уставившись перед собой в пустоту невидящим взглядом. По хорошему ей должно быть плевать. От всей души и от всего сердца. Она не видилась бы ничему, в конце концов столько веков пошло, в конце концов ее изгнали в этот мир не с самыми добрыми словами и в глаза и в спину. В конце концов он не клялся хранить верность.
— Думаешь, — голос дрогнул, переходя в хрип, ей пришлось откашляться, прежде, чем нарочито медленно повернуть голову в сторону Одина, — мне сейчас приятно это слушать?
Она счистила с ладони мусор на салфетку, но новую горсть уже не брала.
— Мертва она или нет — мне плевать, ты просто мог это не озвучивать. Но тебе будто нравится мне делать больно, — пальцы сжались в кулаки, но разгорающееся пламя внутри богини войны все еще сдерживалось, она не давала всей буре эмоций, перебежавших от паники и отчаяния в стан гнева, держала все внутри кулаков, словно уговаривая себя сейчас просто оставатсья в спокойствии. Они друг другу ничего не должны.
Но как же это выводило из себя!
— У меня на судьбе написано быть второй во всем, что тебя касается, видимо, — злобно прошипела она сквозь зубы, прищуром зеленых глаз прожигая Одина насквозь, — сначала полировала трон после Фригг в окружении ее фрейлин, сегодня спала в комнате какой-то мертвой... пигалицы. Даже по документам! Это... унизительно. Если тогда я больше думала о спасении Ванахейма и была влюблена в тебя, как кошка, потому закрыла на это все глаза, то теперь, — она покачала головой, — я не обязана это терпеть.
Сердце клокотало в груди. Обида, обида захлестывала с головой, давила на горло, душила, воровала воздух из легких.
— Свое обещание я сдержу, — взгляда Фрейя не отводила, но смягчать его не собиралась, — давай с тобой сразу договоримся: я и шага не сделаю в ту комнату больше, мне плевать, что было и чего не было, я даже думать не хочу про нее. А потому, если мне понадобиться больше одного дня на все это, я прекрасно буду чувствовать себя в гостинице. Слово даю, — она подалась вперед над столом, не глядя пальцем правой руки на грязной ладони левой вывела несколько рун, тут же засветившихся лунно-серым светом на несколько секунд, — клянусь именем Вар, что никуда не сбегу и не исчезну, пока не сделаю то, что пообещала, — она сжала кулак вновь, — Но по традициям, что ты установил тысячи лет назад, я все еще твоя законная жена. И ты клялся меня уважать. А потому сохрани свою клятву, Всеотец, не дай мне чувствовать себя опозоренной в чужом доме или разведись со мной к чертовой матери.
Фрейя дернулась назад, в раздрае хватая очередную горсть грязи и начиная судорожно расковыривать ее пальцами.
Казалось все только-только встало на мирные нейтральные рельсы, она бы даже спокойно тут пожила столько, сколько бы понадобилось, просто не ляпни он этого всего. Хрупкий, как утренний осенний лед на луже, мир, пройдись по нему теплым дыханием и он расстает, развалится, будто и не было его тут. Промолчи он, остановись на том, что это была случайность, да мало ли что, она бы приняла это и больше не поднимала бы тему, но нет. Нет. Обязательно надо было сказать, что это именно жена.
Какой позор...
Словно судьба возвращала ей каждую малейшую ошибку и промах, каждого, кому она не смогла помочь за всю свою жизнь, каждого, мимо которого она пошла или кого она убила, просто умножая на десять и ломая второй день подряд все, к чему сама ванесса прикасалась.
Она понимала свою ошибку, ей тоже стоило промолчать, чтобы не будить лихо, но лихо уже было разбужено, деваться дальше было просто некуда. Хотя, нет, было: она надеялась, что Один согласится на ее условия без ненужной ругани. Но ожидать она могла чего угодно, и согласия, и скандала, может даже угроз, а может — тяжелого,тягучего, липкого молчания, покрывающего коркой неуюта, как засохшей грязью, все тело. Увы, его мудрости ей было не постичь, и каждый шаг его так или иначе вел к чему-то более значимому и великому. Всегда. Возможно даже сейчас. Наверняка — даже сейчас, но она этого не поймет, пока или он сам не объяснит или задуманное не свершится. Таков ее удел, это не переделать.

Убивать своими руками Похоть не любила.
У каждого греха был свой путь, нарисованный широкими простыми мазками в начале времен и отступить от него они могли лишь по воле собственного разума, но не сути. Будь мир проще и примитивнее, будь в нем черное — всегда черным, а белое — всегда белым, без оттенков и привкусов, было бы гораздо проще, но эта простота — она на уровне булыжника, лежащего на дороге, для которого зной — это просто зной, а снег — это просто снег, ни то ни другое не несет в себе глубины смысла и перелива звучания небесных сфер. По сути, если бы они, бессмертные вечные сущности, оставались бы строго в рамках той миссии, что на них возложена Господом, жить было бы скучно, топорно, блекло и примитивно. От того и приходится то и дело вешать на себя чужие ипостаси и погружаться с маковкой в сферы влияния прочих существ. Да, иной раз ловя себя даже на творении не греха, но добродетели. Кто знает, как оборачивается тропинка, по которой идут и они и все прочие существа и где надо протянуть руку, а не дать пинка под зад. В любом случае все окажутся в руках Смерти, но что они успеют сделать за те мгновения своих жизней, которые им щедро подарили, а не жадно отняли.
Но убивать своими руками Похоть все-таки не любила. Именно сама, чтобы кровь текла по ее коже или ее пальцы сжимались на багровеющей коже или нажимали на спусковой крючок, как угодно, но это больше получалось у других бессмертных, все-таки отчасти продолжение человеческого рода было в ее стихии сильнее, чем уничтожение человеческого рода.
Она примирительно улыбнулась, завидев мелькнувшую холодность в интонациях Смерти:
— Дорогой, я просто хочу сделать тебе приятно, — она повела плечом. Да, из уст Сладострастия это могло бы звучать пошло, оно и звучало, но в кои-то веки сущность не вкладывала в это ничего, кроме благодарности, — мы все, уж извини, но в своей стихии извращенцы. Хочешь, чтобы он страдал — он будет страдать.
Есть множество способов забрать грешную душу на третий круг. Не надо пытаться перерезать соседу горло в пьяной драке, не поделив последний соленый огурец и отказаться из гордости от протянутой руки, пока топнешь в болоте. Срыв определенных барьеров в сознании смертного, как срыв любого ограничителя: он понесется в края сладострастия с таким свистом в ушах, что легенды потом будут долго ходить по углам морга, куда его доставят на экспертизу. В каждом подобном филиале холода и кафельных стен есть сотни баек, передающихся из уст в уста. Что ж, появится еще одна.
Допивать шампанское она не спешила, лишь коротко кивнула и бросила свой взгляд на ту часть зала, из которой уже раздавались возмущенные возгласы. Все шло по плану и по времени, спасибо Смерти. Звон посуды, которую руками и задницей сволокла на пол девушка, частично перекрывал возмущения толпы, на глазах которой мужчина прижал к столу юное создание и ловким движением ладони задрал до талии ее обтягивающее платьице. Кто-то спешно кидался звонить кому-то, кто-то снимал безобразие на камеру, кто-то пытался что-то кричать и даже хватать за руки безобразника, пока тот судорожно боролся с пряжкой ремня и стаскивал с себя брюки вместе с нижним бельем. Девушка времени зря тоже не теряла, а от того даже не стала вытирать об салфетку ладонь, которой вмазалась в блюдо с закусками и от того размазывала по ногам остатки не то крема, не то паштета, пока стягивала с себя трусики. Гомон. Шум. Музыка давно стихла, потерявшись в общем потоке людским возмущений. Не слышно было даже как край стола бьется о стену и как жалобно дребезжит на нем посуда.
— Я его и не скрываю, просто не успела озвучить, — посмеиваясь, она отвернулась от происходящего и вновь носом уткнулась в бокал игристого, — дальше — дело техники, оттаскивать его они не будут, здесь все боятся получить повестку в суд за любое действие или слово, это я уже знаю, так что еще пять минуточек возни, стонов и наступит блаженный катарсис.
Допив остатки шампанского, Похоть покрутилась на месте в поисках официанта, но те были заняты совершенно иными делами. Впрочем, оно и понятно, когда еще на твоих глазах будет разворачиваться шоу столь масштабного вида? И если у половины голова кружилась от неподобающего ситуации (но такого естественного) возбуждения, что хоть присоединяйся, то вторая половина уже мысленно подсчитывала прибыль за неразглашение или, наоборот, за показания... Вот так всегда: стараешься помочь старшей сестре, а в итоге люди схлестываются в противоречивых мотивах.
Бокал она поставила на ближайший столик, все равно никому уже нет дела до лишней посуды перед гостями.
— С тобой — хоть на край света, — вишневые губы растянулись в широкой улыбке, когда с долей приторной игры, но все так же от чистого сердца, сущность подхватила Смерть под локоть, как влюбленная школьница и заглянула в его бесконечно-глубокие глаза, — все равно тут уже все завершено, а договоренностей по поводу превратить скандал в оргию у нас с Алчностью не было. Теперь разбираться ей, а мы можем и пригород посмотреть. Надеюсь только, что это не пригород в каком-нибудь Рио? Там не очень романтично, — вздохнула она и покачала головой, — и не Индия. Там еще ужаснее. Почва благодатная для нас, но такая вонючая... Итак, расскажи мне все, Смерть, иначе я сейчас лопну от любопытства, кто же мог тебе так насолить?

Надо было ожидать, что к этому все идет. Все разыгралось как в какой-то дешевой постановке погорелого театра в жанре драма. Смешно, он столько лет провел вместе с Овнами, знал всю их подноготную, знал, что его окружают испуганные, слишком зависящие от него дети, но все равно надеялся... надеялся, что этих лет будет достаточно, чтобы они не отвернулись от него в первый же удачный момент.

Зря. То, что они спасли его однажды вовсе не означает, что такое отношение сохранится вечно.

Чуя до скрежета стиснул зубы. Было тяжело принимать действительность такой, какая она есть, но нож в спину, фигурально выражаясь и фактически – очень помогает справляться с этой сложностью. Хотя, постороннему человеку может так и не показаться. Этот ублюдок Дазай, наверняка, принимает его за простодушного идиота, который после предательства себя не придумал ничего лучше, чем принять, простить и спасти тех, кто его предал.

Честно говоря, Чую самого так и подмывало рассмеяться от иронии всего происходящего, но учитывая ранение в живот сделать это было достаточно трудно. Смешно. Смешно до слез и до слез же обидно, но плакать не в его правилах, верно? Вся эта ситуация возникла по его недосмотру, по глупости, и в этой своей глупости он не изменил себе. Даже если ребята не поймут и никогда его не смогут простить, даже если он для них навсегда останется предателем, по крайней мере, они выживут. Этого достаточно. Хоть и придется ради этого продать себя врагу, с которым все это время боролся.

Ладно, это все пустые размышления. Он прикрыл глаза и сосредоточился на собственном дыхании. Сейчас первостепенной задачей было не потерять слишком много крови, как-то нужно было прийти в себя, а потом уже думать, что делать и как добираться до своего нового работодателя. Наверняка, его там ожидают в ближайшее время. Если бы не яд на ноже, то он бы сходил проверил – действительно ли мафия выполняет свою часть сделки. Да, что там, если бы не яд, то он бы не нуждался ни в чьей помощи. Но сейчас ему оставалось только стиснуть зубы и прислушиваться к крикам и звукам стрельбы у себя над головой.

Интересно, какой будет его жизнь в мафии? Если судить по степени отбитости этого придурка Дазая, то ничего хорошего его там не ждет. Босс их новый тоже вызывал смешанные чувства и совершенно не вызывал доверия. С одной стороны, ненавидеть его как предыдущего было, в целом, не за что, так как за последний год в Сурибачи и правда стало спокойнее, без тех рек крови, что им ранее пришлось видеть почти каждый день (то еще зрелище для сборища малолетних оборванцев, надо отметить), но вспоминая расслабленную позу и спокойный тон Огая Мори, когда тот без тени сомнения признался в том, что убил прошлого босса... невольно пробирает озноб. Пока еще он не смог для себя определиться, восхищение это было или же омерзение. Смешанные чувства, однако, если подумать, каким еще должен быть босс преступной организации? Уж точно не производящим впечатление доброго дядюшки. А если бы и производящим, то не долго, от чего становится только еще более жутко.

Внезапно все звуки наверху как будто бы стихли, и ему стал отчетливо слышен звук волн. Да, еще пару часов назад он бы посчитал такую картину умиротворяющей – пустынный берег и шум прибоя. Он ведь всегда любил прийти в порт, или же на какой-нибудь скалистый берег, чтобы освежить голову. Но вот в текущей ситуации любимая обстановка не приносила желанного покоя. Хотелось подняться и посмотреть, чем же все закончилось, хотя умом он понимал, что застанет только усеянную гильзами землю и тела членов СПГ. С другой стороны, тела еще пока какое-то время будут убирать, а значит, он сможет увидеть есть ли среди них ребята из Овнов.

Ему нужно убедиться, что он продал свое будущее не за пустые слова.

Стиснув кулаки и зубы, он попытался упереться в землю, чтобы помочь себе подняться. Да, он рисковал, что рана снова откроется, если слишком напрячься, но из-за яда гравитация слушалась неохотно, как будто бы до способности приходилось дотягиваться через слой грязи, поэтому толку от нее сейчас было немного. Но все же нужно было сосредоточиться, потому что иначе ему было в данной ситуации наверх не подняться.

Чертов Ширасе с его чертовым комплексом неполноценности. Но это не значит, что Чуя желает ему смерти.

Вдох-выдох.

Рывок.