Сибуя ломается, крошится, опадает горящими хлопьями словно листвой осеннего цвета, и все вокруг в сером, и белом, и красном – повсюду лежит чернота обоженности, и пахнет гарью с металлической примесью, что расцветает во вдохе, сердито садня. Неясно уже отчего и откуда; запах забился в пазухи носа, пропуская дыхание сквозь гаревый смрад; и облака среди гор небоскребов высятся черные, плотные, жирнючими гусеницами, и нет никакого спасения от шума, что бьется осколками, распираясь от всполохов и набухая от взрывов, и скребет, неустойчиво продираясь в него, человеческий сонм голосов, что приближаются или приблизились к гибели.

все оживлено будто в праздник. Спешит, обрядившись в цветастость, простая рутина, свернув в хаотичность с линейных прямых, и люди суетятся нестройно, вразнобой поднимаются крики, и все вокруг льется, спешит и пестреет от пламени, чье отражение пляшет зрачками на стеклах очков.

[indent] Сугуру, а, может, нам…

дороги вдоль улицы осклаблены трещинами и щерятся окна блистающей пастью зубов, свет на остротах которых играет так праздно, так красочно, так ослепительно ярко, точно солнце отметило блеском усилие слепого дождя, а не смерило взглядом следы разрушений.

сегодня могло бы быть замершим, проплывающим в сбавленном ходе, ощущаясь как время в пустующим пригороде, проживавшем те же минуты как час, и была бы сдержанной обычная спешка района, если бы тот не усеяло множество ран. 

но день все еще кажется очень спокойным. Он - умиротворенно-безоблачный, в незамутненной волнением осенней поре, в которой шевеление возможно только искусственно, потому что отдушка сошедшей жары размягчает до лености, умеряющей суетность будня и ритмику хлопот. Это могли быть пустые в своем отупелом спокойствии сутки, когда сонливость сбивает желание активного отдыха, и хочется просто лежать, качаясь в навеянной теплотой полудреме как лодка на маленьких волнах, и подставлять лицо дуновению ветра, и слушать как копошатся чужие заботы вдали, не ожидая даже хмурой внезапности от слегка апатичной погоды. 

она не пытается казаться прекрасной, удобной, и скорее случайны ее небольшие контрасты, сочетавшие холодную заводь небес с пока еще теплым дыханием ветра.

над городом высится гавань нежнейшего цвета – сплошным голубым полотном, драпирующим желтое одинокое яблоко, и если покрепче зажать ладонями уши, поднимая лицо к небесам, то оно как с открытки, что откуда-то с моря… Но это там, наверху. Отними ненадолго ладони и Сибуя снова зайдется в агонии, напоминая больной организм, чьи кости торчат перебитыми зданиями, а кровь необузданно хлещет из вырванных труб и провода растрепались волокнами, проступили сосудами; растрескался разломами кожный покров, укрывшись провалами выбоин словно оспинами. Район разъедает что-то незримое, злое. Его будто ткани иголкой пронзают чудовища и крушат тупоносые шпили высоток огни, что слепят глаза средоточием алого.

проклятья текут как с изнанки, сочатся сквозь щели неплотных слоев. У них широкие рты и петлявые пальцы, и мир с их присутствием выглядит ново, приобретая волнующее сердце нюансы – такие, какие бы мог поднять на поверхность недуг, наделяя тело уродством ненужных деталей. Чудовищны и сами горящие сферы над ними. Они как налитые кровью глаза, заложенные в невидимые даже для магов глазницы, и таится за ними будто бы что-то огромное, способное высосать жизнь за мгновение глотка.   

[indent]…стоит убить всех этих людей?

пешеходные тропки внизу запружены стеклами и растровой крошкой в них точечно плавает сор, что теснит отражение застроечных взлетов. В осколках плещется свет, в них посажена серая обобщенность пейзажа, и когда подросток идет мимо них – они запечатлевают его летящий в движении профиль быстрыми хваткими кадрами. Длиннее всего получаются волосы, а лицо лишь в короткую беглость, успевая высечь только по искре из глаз, что дают обнаружить себя в головном обороте, разминувшись с двухмерной фигурой округлых очков.

они непроницаемо-черные, идеальными круглыми очерками, и, соразмерно шагам, в них укрепляется четкость пастельных тонов, формируя чуть накрененную набок тележку с мороженым.

шоколадное, клубничное, мятное?

от летней жары кровь пахнет душно, высокой, как напетая на уровне запахов, нота, что вздорно чиркает по выстилке носа металлом, дабы тут же оставить соленую ранку внутри. Нежная сладость едва приминает ее, но даже так приятно разбавить кислость от дыма и горечь – от копоти, и вкус у мороженого как у свободы – освобождение от клановый клетки и сброса изжитых в своем благочестии оков, из-за чего все проживается немного иначе - так, как если бы он перебрался в свой собственный дом, где вдруг бы утратили силу порядки чужого. Все было уже по-другому, по-новому. Не исправленной буквой поверх недавно зачеркнутой, а новым листом вместо выдранного - привольем отсутствия строк и полей, что предлагали возможность раскрыться порядку и хаосу. Он улыбался под нос, не зная точно - чему, сжимая в руках по рожку с разноцветными шапками, и переживая какое-то мрачное счастье, в котором никогда не признается тот, кто освободился от ноши заботы о тяжко больном. 

Сатору качнулся на пятки, посмотрев на Сибую, цветущую пестрым букетом горящей палитры, и, прежде чем снова сдвинуться с места, услышал, как сердце пропело что-то восторженное.

[indent] …может, стоит.

дым наверху только гуще, плотнее. Сугуру, стоящий на фоне на него, как будто завернут в меха, и руины высоток остроконечно торчат из этого пушистого ложа как что-то гротескное, сумевшее выйти наружу пронзанием иглой. Позади него город почти безнадежно запутался в сером и черном: с ползущей неспешностью в небо вздымаются тучи, влезая в границы безбрежной воды, и в зеркальном подобии им на земле расползаются облака пыли, набивая бледными вздохами формы дорог.

от этого вида хотелось шутливо присвистнуть, но связки охотнее вскинули хмыканье.

- Ты погляди, какой переполох устроили. И еще о чем-то нам с тобой говорили. 

Сатору смещает взгляд в сторону, чтобы живописать направление, но там – ничего, всего лишь клубится дым шерстяным волокном, откуда где-то торчат еще рыжие клоки, образуя единственность непохожих тонов.

он сближается с другом плывущей походкой, словно совсем не касаясь накрытия крыши, и ничто ни в движениях, ни в выражении, ни в облике не выдает в нем преступность последних часов, не считая бардовых размашистых клякс на одежде. Он расслаблен, спокоен. Безмятежен как синяя неподвижность небесной погоды, в которой растаяла мягкая облачность и, в стихшей жаре, ветер так же медленно сник до безмолвия.

рука с одним из рожков отклоняется вбок, но тут же одергивается.

- А-нет, оба для меня. – В шутливой задумке Сатору чуть было его не коснулся, не зарылся губами в зеленую круглость сладкого холода, и от лица мороженое отделяло не больше пространства, чем занял бы палец, когда его плечи все же качнулись смешком. – Ладно-ладно, так уж и быть. Сегодня я угощаю.

на кончике фразы подпрыгнул еще один громкий, распухший до лопанья грохот, но никто из них не отметил его даже лишним в своей ненарочности взмахом ресниц. Это уже становилось привычным. При всей ужасавшей неправильности и предрешённой завтра, с каждым прожитым в хаосе часом - оно постепенно влезало в притворную шкуру нормальности, оттого все меньше и меньше тревожило, притупляясь как боль в отрезанном пальце, и он, вопреки всей беспечности, напущенной в образ, хорошо понимал, что дороги назад уже нет, и просто хотел сполна насладиться сегодняшним днем и не думать о завтрашнем.

Скоро будет :з

Умные часы на запястье негромко вибрировали, подстраиваясь под сердцебиение нового хозяина, а хозяин этот стоял, глядя в одну точку, и не зная, что делать сейчас, радоваться за то, что дружище выбрался из пучин депрессии и занялся делом или же напротив, расстраиваться, потому что прекрасная, чистая, светлая квартира теперь напоминала склад контрабандиста. Пусть даже, зная Нираги, можно было не сомневаться в том, что внутри коробок вряд ли найдутся аккуратно запакованные пакеты с героином или хотя бы бедный камбоджийские дети.

— Спасибо.

Чишия отмер, направляясь следом за соседом на кухню. Ему нужно было переварить информацию, а для этого сначала занять свои руки, потому Шунтаро позволил Нираги колдовать над обеденным столом, а сам взялся качать приложение и настраивать часы под себя. Он никогда не пользовался подобными гаджетами, потому что знал свой пульс, давление и примерные фазы глубокого сна. И все-таки подарок стал приятной неожиданностью, как минимум потому, что какие-то вещи Чишии дарили только на День рождения и Новый год — родители (как правило, деньги) и коллеги (они обходились книгами и сертификатами в соответствующим магазины).

Часы довольно пискнули, синхронизировавшись с телефоном, и умная машинка принялась считывать пульс. Посчитав дело завершенным, Чишия опустил руку и пододвинул ближе к себе тарелку. От его взора не укрылись пятна чая и отпечатки пальцев, оставшиеся на толстом стекле столешницы. Тихо вздохнув, Шунтаро грустно подумал о том, что неплохо бы повидаться с Куиной и рассказать ей о новых событиях в своей жизни, а заодно узнать, ка она чувствует себя после выздоровления.

— Психолог не такой уж плохой вариант, — произнес Чишия. — Мне тоже порекомендовали. Точнее настояли. Для докторов это обычная практика.

Судя по Нираги, он все еще ломался, не в силах принять верное решение. Но какое именно решение будет верным не знал даже Шунтаро. Почему-то он не горел желанием встречаться с госпожой Арима.

— Расскажите, зачем вы сюда пришли.

Они сидели друг напротив друга, психотерапевт в кресле, что стояло в тени, так что видны были лишь ее длинные стройные ноги в модных кожаных лодочках. Чишия, напротив, сидел под светом лампы, и ему совершенно это не нравилось, ведь, как известно, на большинстве допросов применяется именно эта техника. В лицо заключенному бьет яркий луч, не дающий скрыть ни единой эмоции, тогда как полицейские находятся вне зоны видимости. Очень удобно, черт возьми.

— У меня есть предписание от главврача.

Взмах ручки. Она давит на бумагу блокнота, вырисовывая иероглифы. Чишия спокоен. Техника допроса на него не действует, потому что его эмоциональный диапазон не может поспорить своей широтой даже с зубочисткой.

— И все?

— Да.

Госпожа Арима сменила позу. Теперь она закинула ногу на ногу. Кожаное кресло под ней слегка поскрипывало. Запах мебель абсолютно свежий — раньше в больнице был психотерапевт, но по какой-то причине она ушла, а новая хозяйка пожелал сменить всю обстановку. Теперь все было как в классических американских фильмах — уютная мягкая мебель, рабочий стол из светлого дерева, кремовые шторы на окнах и мягкий ковер под ногами. Рисунок на нем был затейливым. Если смотреть с разных сторон, увидишь разные же фигуры.

— Хорошо. Вы можете звать меня Арима. Я могу называть вас Чишия?

Второй шаг — установление доверия. Это Шунтаро знал тоже — в его университете два года преподавали курс базовой психологии. После направления разделились, и одно время Чишия продолжить обучение на клинического психолога.

— Ваш дипломы, — он не дал ответ и повернул голову, рассматривая стены, украшенные рамками. — Государственный университет Токио, после два года в университете Иллинойс. И наконец практика, снова в Токио. Сначала частная, а теперь вы решили податься в больницу при университете. Захотели вернуться в альма-матер или есть что-то еще?

Женщина продолжала писать. Пауза затягивалась, Чишия равнодушно смотрел в сторону. Молчание его не беспокоило.

— Чишия, на последнем приеме у вашего лечащего врача вы упоминали о проблемах со сном. Кошмары, но не бессонница. В вашей семье кто-нибудь страдал расстройствами нарушения сна?

— Предполагаю, все дело в амбициях, — Шунтаро будто не слушал. — Вы добились, чего хотели. Уверен, Иллинойс принял бы вас с распростертыми объятиями, как и Токийский университет. Но преподавательская деятельность вас не интересует. Вам не так много лет, однако, как я понял, вы обладаете солидным опытом. Уверен, вы рассматривали для себя две возможности — отдаться деятельности в больнице при родном университете или же начать работу с заключенными. Вы здесь, а значит, последних вы решили приберечь на десерт.

— Какие у вас отношения с родителями?

Чишия медленно повернул голову и устремил взгляд на женский силуэт. А вот и третий шаг — поговорить о семье. Постараться найти причину в глубоком детстве. Возможно, ребенка подвергали физическому или эмоциональному насилию. Или же он и вовсе не знает своих родителей, потому что они отказались от него и передали на воспитание в приемную семью. Также был вариант с отцом или матерью, рано умершими. Или кто-то из родителей принял решение завести новую семью.

— Вы не найдете в моем детстве ничего интересного. Меня всего лишь мучают кошмары. Я хочу спать спокойно.

Ручка остановилась. Арима подняла голову и улыбнулась.

— Думаю, на сегодня хватит. Я выпишу вам рецепт, легкое снотворное. Пожалуйста, постарайтесь побольше гулять и дышать свежим воздухом. На следующей неделе мы продолжим во вторник, в то же время. Благодарю, что пришли, Чишия.

Он встал и поклонился, после чего направился к двери. Однако дернув за ручку, Шунтаро вдруг остановился. Среди дипломов он заметил кое-что странное, картину, единственную картину, что была в кабинете. На полотне было изображено чаепитие, и в героях Чишия безошибочно узнал Безумного Шляпника, Алису, Соню и Мартовского зайца.

— Что-то не так? — донеслось вслед.

— Во вторник, в то же время, — заучено повторил Чишия. — Благодарю за помощь, Онаки-сан.

Домой он вернулся раньше обычного и с некоторым удивлением заметил, что Нираги нет. На кухне нашлась кривоватая записка "Ушел гулять", сопровождаемая таким же кривым улыбающимся смайликом. Записку Чишия переложил в вазу, где обычно лежало печенье, после чего взялся за готовку, точнее все, что ему нужно было сделать, это разогреть ужин.

Дверь скрипнула и открылась в десятом часу, Шунтаро к тому момент уже устроился в гостиной, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки. Он читал энциклопедию по психиатрии и поднял голову, когда Нираги, грязно выбранившись, запнулся о порог и буквально влетел в квартиру.

— Сложный день? — в голосе Чишии звучало равнодушное участие. — В холодильнике контейнер, разогрей. Думаю, ты голоден.

Каждый раз все сводится к одному и тому же вопросу: ну нахуя? Нахуя пытаться наебать того, кто вообще-то хочет, сука, помочь. Можно даже сказать относится со всей душой. Маджима же для них старается, беспрестанно вместе со своими парнями следит за тем, чтобы на его территории соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Но обязательно найдется какой-нибудь ублюдок, который думает, что люди на стороне будут более вежливы и терпеливы, чем семья Маджима. А еще по какой-то причине этот неблагодарный гандон наивно верит, что никто не сможет разглядеть в его маленьких крысиных глазах опутавшего все тело страха за собственную жизнь.

Зато с такими ребятами всегда можно поразвлечься: чуть ужалит сталь, струящаяся серебренным сиянием, и он уже визжит как свинья на забое.

Тонкая кожа перчаток скользит вдоль лезвия, смывая темно-бордовые свежие капли. Губы, разрезанные недоброжелательным, едким, <даже диким> смехом, смыкаются в тонкую линию: за одно мгновение сумасшедший звериный оскал исчезает и лицо преисполняется серьезностью.

— Не отдашь мне деньги до среды и отправишься следом за своим дружком, — Маджима серебряным носком туфли трогает мужчину в зеленой рубашке, распластавшегося у его ног. Тот с силой сжимает кровоточащее бедро и с трудом сдерживает слезы. — Ты не грусти так Сато-кун, что-нибудь придумаешь.

Не оборачиваясь, Маджима открывает дверь, легко вдыхая прохладный воздух после той жуткой духоты. Маджима разминает уставшие плечи: как же все-таки сильно выматывает все это выбивание долгов.

— Это был последний на сегодня, босс, — раздается голос одного из двух бугаев, что сегодня весь день ходили с ним от одной точки до другой.

— Тогда вы двое свободны, а мне еще нужно в офис зайти, — Маджима вкладывает сигарету в губы. Не обращая внимания на прощальный поклон от своего сопровождения, он разворачивается по направлению к офису. Камурочо, как и прежде, звучит сотнями голосов, стуком каблуков по асфальту и мерзким гудением машин [какой-то мудак на своей хонде еще и едва не обдает Маджиму водой из лужи].

Маджима останавливается возле входа в офис, чтобы докурить сигарету и бросить ее в мусорный бак. Всего пол минуты спокойствия, прежде чем снова вернуться к толпе своих идиотов и до конца дня слушать, как у них нихера не получается выполнять их работу.

На втором этаже со стороны его кабинета раздается какой-то шум. Впрочем, Маджиму то нисколько не удивляет: опять, наверное, кто-то накосячил, и теперь оставшиеся в офисе парни силятся коллективно придумать, как решить проблему. Одно только тревожит: какого-то хрена эпицентром всей этой возни стал его кабинет.

— Босс, — вскрикивает один из них и все остальные замирают как по указке, вперив взгляды в Маджиму. Несколько пар глаз испуганно смотрят, будто нашкодившие котята, забоявшиеся, что получат от хозяина пиздюлей. — Мы…

Маджима заглядывает через дверной проем внутрь и первое, что видит — темно-коричневое пятно, окрасившее стопку бумаг. Тут даже думать не надо, кто во всем этом виноват. Маджима вздыхает раздраженно и пальцами дотрагивается до висков.

— Так, олени, а ну свалили все быстро. Я сам с этим разберусь, — мужчины робко кивают в ответ: на лицах у них читается недоумение, но Маджиме похер. Когда последний из них выходит из кабинета, Маджима запирает дверь на замок и оглядывается.

— И где ты, мелкий засранец? — бормочет Маджима себе под нос, нагибаясь и заглядывая под стол, где одна на другой составлены многочисленные коробки.

И зачем он притащил эту проклятую ящерицу сюда? Тогда ему это почему-то казалось хорошей идеей — не в квартиру же его нести в самом деле, вдруг еще все загадит. Когда Маджима нашел это существо — маленький грустный комок, спрятавшийся в размокшей картонной коробке — оно напомнило ему какую-то очень страшную облезлую кошку, но чем больше смотрит на него, тем больше понимает, что это никакая нихера не кошка. В конце концов у какой породы кошек на голове растут ебаные рога.

Уже потеряв надежду отыскать беспредельщика, Маджима поднимает голову и взгляд натыкается на морду, спрятавшуюся наверху шкафа между двумя цветными коробками. Этому говнюку поди еще и смешно наблюдать за тем, как его тщетно пытаются отыскать. Маджима поднимается на носки и хватает мелкого за шкирку.

— Еще раз такое устроишь, и я тебя отсюда выкину, ты понял меня? — глядя в черные блестящие глаза, отчитывает его Маджима. Держит его так еще немного, хотя и понимает, что не дождется никакого ответа, помимо неразборчивого рычания, а затем садит чешуйчатую тушку на один из стульев.

— Ты посмотри, какой бардак тут развел, а мне теперь убирать за тобой все это дерьмо, — ворчит Маджима, комкая испорченные кофейными разводами бумаги.

Ночь медленно окутывала город, лениво напуская дремоту, а звездное небо словно покрывало раскинулось в небесах. Жители мирно спали в своих кроватях и, наверное, уже видели цветные сны в ожидании того часа, когда наступит утро. Но в эту сказочную ночь спалось далеко не всем. Джерри вышел из машины и осмотрелся. Бродить по ночному Чикаго в поисках приключений не входило в его планы, как и надеяться на то, что приключения появятся на улице прямо перед ним, готовые раскрыть свои секреты. Мужчина двинулся вверх по улице, мимо закрытых кофеен, заглянул в окно прачечной, где женщина закидывала в стиральную машину белье и отвернулся, шагая в другую от квартиры сторону. Пожалуй, в такую погоду он может прогуляться, сделав крюк. Неподалеку он нашел бар и решил зайти туда, чтобы осмотреться. Вдруг он упустил из виду это место? Другого ведь подходящего поблизости не было, а здесь - музыка орет еще на улице. Когда же Такер оказывается внутри, разгоряченные тела танцующих обдают тело экс-чемпиона своим жаром. Пока он пробирается, казалось бы, к единственному свободному столику, его успевает коснуться несколько пар смуглых оголенных жоп. Но он даже не думает о том, чтобы этот вечер закончить в объятьях какой-нибудь мулатки, вернувшись не домой, а в отель после этого вечера. За столик он все же садится улыбаясь, а когда подходит официантка, чуть качнувшая бедрами, чтобы ее задница лизнула его по плечу, - отстраняется от нее, произнося четкое:
- «Пропер Твэлв». – чтобы беспардонная девушка поскорее с[цензура]балась. Джерри удобнее устраивается на стуле, переминаясь и желая найти то самое комфортное положение, но на деле ему уже хочется сорваться с места и пуститься в пляс. Танцует он так себе, но расслабиться всегда приятно. Его спортивные ноги выпрямлены и беспорядочно высунуты прямо на проход, поэтому не ровен час, когда кто-нибудь об него запнется. - Осторожнее, - рявкает экс-чемпион, типа он тут вообще ни при чем, но бутылка любимого напитка - его «стоп». «Пропер Твэлв», кстати, появляется быстро, видимо, дело точно в приказном тоне Такера, потому что людей вокруг было немерено. Они все сливались воедино на танцполе, представляя собой единый организм, держащийся на алкоголе. Иногда кто-то выбивался об него, и да, вот точно, спотыкался об ногу Джерри. Музыка немного оглушает, но она же повышает градус веселья в этом месте, заставляя тебя слиться с ним воедино, даже пропитаться духом этого бара сполна, пусть даже ты самый черствый человек в этом мире. Официантка пытается вновь привлечь внимание Джерри, но он и вовсе игнорирует ее попытки, слишком увлеченный вихрем настроения, осматривая бар, посетителей и конечно же тех, кто сейчас был поглощен друг другом на танцполе, напоминая тусовку парочек из «Грязных танцев», а не вполне себе тех обыденных людей в клубах Чикаго, что были привычны глазу Такера, когда он посещал такие места. Но вот это осматривание было прервано туристом, проходившим мимо туристом, который споткнулся о его выставленные лапти, что, впрочем, было неминуемо и вполне себе предсказуемо, вот только видимо не для самого Джерри. - Полегче, друг - просит того Такер, подмигивая, но не пытаясь не накалять обстановку, ведь со всех сторон его окружают извивающиеся тела каких-то испанок, кажется, вообще не устающих от того, драйва, который создают. Тут, в самом сердце танцпола становится еще жарче, чем было у столиков, но кого-то и это не останавливает. Протискиваясь дальше, в самое основание безумного коктейля танцующих, утягивая за собой спутницу, незнакомец останавливался только когда разгоряченные тела окружали со всех сторон плотной стеной возбуждения, передавая его тем, кто решил присоединиться. Он начинает двигаться под музыку, перехватывая руку девушки, чтобы закрутить ее в танце, чуть касаясь пальцами ее талии, когда возникала необходимость, а еще даря ей улыбку и смеясь, когда их взгляды соприкасались. И пока они предавались потоку музыки, друзья не знали, что к их столику как раз принесли стопки текилы, которые со скуки танцующий опрокинет одну за одной без остановки, улетая в пространство алкогольного опьянения. Такер все же хотя и выходец из Чикаго, но плохо знаком с этим баром - только этим можно объяснить то, что ожидать хорошего «Пропер Тэлв» от этого местечка с его стороны было столь же наивно, как и от шлюхи - девственности. Но глубинные привычки заставляли надевать маску идеальной вежливости в надежде, что после определенного по счету стакана вкус перестанет играть столь важную роль. Другие женщины, кроме Елены, делать это в его жизни уже перестали¹, это знают все, кто близко знаком с ним - он не падок на хорошеньких молодых девчонок, он не падок ни на их лесть, ни на влагу [даже искусственную из тюбика] между их стройных губ, ни на ласку умелого рта и ловкого языка. Ничем подобным, впрочем, ни одна из сидевших рядом с Такером девушек заниматься бы не стала. И, наблюдая за всем со стороны, щуря темные глаза, он раздумывает над тем, а не сделать ли глоток коктейля [что-нибудь простое, потому он не знал всех новомодных и уж точно им не проникся].

---

¹ Имеется в виду, что Такера перестали интересовать иные женщины, кроме жены (Прим Д. Такера).

Устроившись в кресле, Джерри взял из ниши впереди стоящего кресла глянцевый журнал и начал его листать, разглядывая картинки. Подошли соседи. У иллюминатора села крупная, не очень хорошо сохранившаяся дама лет пятидесяти, а слева дама очень приятной наружности, неопределенного возраста, примерно, от тридцати до тридцати пяти лет, на лице которой читались, одновременно, уверенность в себе и какая-то загадочность.
«Придется потерпеть, Дженнифер. Я в самолете, но когда я окажусь в отеле название которого жду от тебя, ты сможешь как следует насладиться чаем в термосе. Обещаю.» – писал Джерри, делая при этом вид, что полностью погружен в рассматривание картинок. Знала бы она, какую ломку пришлось ему испытывать долгие часы после того, как «очистительный ритуал» покупки билетов сработал. Пахло же неладным, воняло откровенно. И если это так, то Джерри сильно надеялся, что нет и считал, что сдаваться было рано. Дженнифер все еще сидит где-то одна. Необходимо было ее отыскать, и чем быстрее, тем лучше... А ведь задумка отчаяния была реализована на все сто процентов. Это вечное, идущее по твоим следам, постоянное ощущение, что с этим испытанием не совладать. На тебя накатывает грусть, апатия, которой, кажется, нет конца. В таком эмоциональном состоянии невозможно работать над выходом, радоваться прошлой жизни и поступкам в ней, да уж чего греха таить – стремиться выживать, порой, не хочется. Ты чувствуешь, как отчаяние липкими пальцами сжимает сначала твое сердце, а потом проникает в мозг, нашептывая, что выхода нет… полно бежать… Отдайся этой пустоте, оставь эти глупые затеи найти отсюда выход.
Но все пассажиры расселись, самолет взлетел, набрал высоту. Дама приятной наружности достала из сумочки книгу небольшого формата и начала читать. Соседка, с другой стороны, закрыла глаза и, кажется, уснула. Такер покосил свой взгляд на развернутую книгу приятной дамы, прочитал несколько строк и улыбнулся. Это был сборник статей о нем.
- Вот и повод для знакомства нашелся, – решил он.
– Простите, – обратился он к приятной соседке. - Как Вам книга?
Дама посмотрела не него долгим оценивающим взглядом, размышляя, достоин ли он, вообще, ответа. В ее взгляде Такер тоже почувствовал решимость и какой-то внутренний стержень. Это был тот взгляд, которым, по всей видимости, уже неоднократно отшивали назойливых мужчин, и чтобы не стать его очередной жертвой он извиняющимся голосом сказал: - Просто, она обо мне. Если Вам понравилось буду рад, если нет – готов выслушать неприятные отзывы - взгляд дамы стал недоверчивым, она открыла книгу на первой странице, где был анонс и фотография автора, сравнила ее с оригиналом и улыбнулась.
– Меня зовут Анна, – сказала она, не протягивая соседу руки.
– Меня Джерри, – ответил ей экс-чемпион. После знакомства, между ними завязалась приятная беседа. Она спрашивала о написанном, что автором про него выдумано, а что реально произошло в жизни, чьи мысли на страницах книги были изложены – его или других людей. Такер старался быть искренним, но в то же время, периодически, изящно уходил от ответов, что-то недоговаривая с многозначительным видом. Иногда, ему казалось понятным, что хочет услышать от него Анна и он подстраивал свой ответ под ее, как ему казалось, ожидания, хотя сам был с этим не согласен. Еще садясь в самолет, Такер считал себя цельной личностью, умеющей прямо смотреть в глаза собеседнику и честно отвечать на неудобные вопросы. И даже под чарами красивой женщины его целостность не распалась на отдельные части, которые были склонны к подыгрыванию и вранью. Такер не играл и не заигрывал одновременно, рассчитывая чуть позже перейти к темам, предшествующим знакомству двух недавно познакомившихся собеседников. При подлете к Арвидсьяуру стало немного болтать. Все пристегнулись. На лице Такера появилось недовольство и он с досадой сказала что обычно летает бизнес классом, но в этот раз поездка была незапланированная и пришлось брать эконом класс. Поинтересовался, почему Анна летит не в бизнес салоне. Соседка могла сказать правду, что «бизнесом» она не летает, ввиду экономии средств, но ее распавшейся на части личности захотелось выглядеть в глазах Такера ровней и она солгала, назвав ту же причину, что и он.
Болтанка закончилась и через некоторое время соседка поинтересовалась:
– А чем Вы еще занимаетесь, кроме спорта?
– Я знаю много о бойцах в стиле смешанных единоборств и последствиях встречи с подобными, – ответил Джерри.
– Понятно, - сказала Анна и о чем-то задумалась. Такер тоже задумался, потому что он не погружался во вранье. Это был не тот случай, когда одна ложь тянет за собой другую. Его дело действительно, позволяло ему безбедно существовать, до такой степени, чтобы летать бизнес-классом. Он не стал сам себе противен, но его пыл поугас, обратной дороги Такер уже не видел, и, далее, разговор продолжал по инерции. У него всё ещё были более важные дела, чем предаваться объяснениям и оправданиям. Да и вверху тускло вспыхивали невидимые ранее, будто магические символы и текст на знакомом языке.

Страсть поглощает, но при этом раскрывает женщину, как книгу, обнажая ее потаенные желания, натуру, которую она может прятать в любое другое время, однако в этот самый момент она выставляет ее напоказ, словно жаждет, чтобы ее заметили, ее почувствовали, ее использовали. Наверное, сам мужчина особенно ждал этого момента, когда Наталия сможет открыться, когда она отбросит все лишнее, концентрируясь на том, что происходит здесь. Супруг не ждет того, чтобы она показала себя элитной шлюхой, хотя узнай кто-то из ее фанатов о подобном, то непременно попробовали бы использовать, но Такера это едва ли интересовало. Без собственной воли люди теряют свой шарм и привлекательность, а одно лишь удовлетворение потребностей, словно ты животное не столь интересно. Все же есть разница между тем, чтобы есть еду ради насыщения и ради удовольствия – две совершенно разные истории. Ничто не делает женщину столь привлекательной, как высказанные ей же порочные желания. В голове всплыли отнюдь не самые скромные картины того самого участия, которое могла принять Наталия. А хотела ли? И на которые так открыто намекала. Намекала? Нет! Откровенно говорила, ведь, нередко, мы сами создаем сложности в своей жизни, сами закручиваем разум в замкнутую спираль, не желая коснуться того, что находится за пределами выстроенных стен. Да и, если признаться, самого Такера слишком увлекало настоящее, в котором они существовали, тот мирок, где была лишь она и он, чтобы заглядывать за его пределы, уж слишком много неоткрытого было внутри, несмотря на такой долгий срок, что они провели вместе. Можно ли это назвать любовью? Бесспорно.
- Кажется, вскружила тебе голову
- До встречи с тобой я действительно не умел разбираться в женщинах, раз в первом браке связался с таким дерьмом - такое стоит оставлять при себе и не задавать слишком много вопросов. Все что кажется важным сегодня, завтра может не играть такой большой роли. Говорят, что люди не меняются, кардинально – нет, но все же изменения происходят с возрастом, с некоторым этапом жизни, этапом личных отношений. Мужчина не торопился, он действовал размеренно, словно давая ей какой-то ритм, как в танце, а уж кто-кто как не Наталия, как певица могла бы его почувствовать. - А теперь без твоей помощи все самые занимательные галочки я не могу гарантировать, так что придется и тебе принять самое полное участие – усмехнулся мужчина, отлично понимая, о чем говорит супруга, но и добавляя собственного сладкого намека на все то, что здесь могло бы быть между ними и могло продолжаться.
- Боже, как все пульсирует у меня.
Она сама отправила пальцы мужа на клитор, будто подсказывая ей, как продолжить танец, как достигнуть долгожданной кульминации, после которой, будь это не зал непременно должен срываться в аплодисментах. Истинная любовь – она не про это, не про постель, не про голые тела, не про удовольствие в экстазе. Любовь – это боль, страдание и прощение, и каждое из ее составляющих сложное и многогранное, но не с тем оттенком, каким представляется в людских фантазиях.
– Вот знаешь, я ожидал от тебя услышать разное, но чтоб такое! – не убирая пальцев с клитора жены, Джеффри медленно массирует его, как разминает тело после продолжительного лежания. Любовь – это сила переступить через собственное эго в угоду другому человеку. Такер понял это тогда, когда развелся… Однако, понять это тоже не так просто. Надо источать уверенность, а это вырабатывается годами. Также не просто и отбросить сомнения, некоторые люди слишком много думают, что не есть плохо, но когда ты долго думаешь, то теряешь спонтанность, теряешь нить, а ведь лучше действовать сразу, первая мысль зачастую сама правильная, а дальше – дальше только ненужные никому сомнения. Джеффри мог ошибаться, но ошибался он не сомневаясь в своих поступках, а просто ища возможность их исправить, что совершенно иной подход. Он двигался вперед, даже когда все оборачивалось неудачей.
- Простите, а где именно этот значок в таблице? Нам очень нужен. Заранее, вас благодарю. Муж, покажи, какой, может направят.
- Девушка просто оговорилась, извините, мистер. Она… она в порядке, просто устала. Здесь так много людей - это честный ответ, потому что он не знает, не притворяется ли Наталия, задав этот вопрос постороннему так просто, будто переняла это у всех великих выживших притворщиков. Такер неопределённо пожимает плечами. - А время в Торговом Центре и правда летит быстро. Еще недавно я чувствовал себя гораздо моложе рядом с ней, а сейчас я старый-старый ворчун, — он шутит, разряжает обстановку, так как тема совсем не из приятных, слабая улыбка задерживается на его губах ещё на несколько секунд, прежде чем выражение лица принимает глубокую задумчивость. - Нам пора. Еще раз извините - все прошло не так и плохо. Не стало еще большей катастрофой — уже хорошо. нужно убираться, что Джеффри и делает направляясь под руку с женой к ближайшим дверям бутика женского белья. В нашем мире может произойти, что угодно. И не всегда мы можем этим управлять. А как сказал один знакомый Такера: «Ты ничего не можешь контролировать, а если и можешь, то ты уже не с нами». С усилием он заставляет жену развернуться в том же направлении, и быстро шагает с этого места, как вдруг… Почему это «вдруг» всегда неожиданно вылетает откуда-нибудь из-за спины или сбоку, и пытается смешать мне планы, все до одного?   
- Твою раз! – едва успев затормозить, так что супругов, по сути, не задело, но Такер бросает рассерженный взгляд на гонщика-покупателя. - Очки себе купите лучше! - И все-таки Джеффри донес свое бренное на почтительное расстояние охранника, да и в таком состоянии не для нотаций, после которых захочется сигануть с двадцать пятого этажа. - Какого хрена, Наталия? – нет, разумеется, Такер никогда не был примерным – вот любовника первой жены едва не свел, но как бы… певица на виду. Ей такая слава обойдется ну не слишком хорошо. Да, Такер костьми ляжет, а может и всеми другими частями тела, кто знает, учитывая, насколько сильно любил жену. - Ты понимаешь, что из таких вопросов вырастают книги охранников полные цирка, но прекрасно продаваемые? – очень хороший вопрос, который задает Такер медленно, спокойно и главное без осуждения. В глазах Огненноволосого интерес и только. - Можно подумать, что от денег с их продаж у авторов в головах появится больше мозгов – хмыкнул он. - Так что, теперь идем по магазинам, покупать тебе трусы или что-нибудь к ремонту? — он тянет уголок губ в мимолетной усмешке, но надолго она не задерживается.

За окошком Лестрейндж - холла буйствует английское лето - цветники украшены самыми яркими и нарядными цветами, которые увлечённо разводит старая леди Лестрейндж, журчит струями вода в фонтанах, где - то в кустах поёт - заливается какая - то голосистая птаха. Окно малой гостиной, отданной с самого для свадьбы под личную комнату для приёма собственных гостей Беллатрикс, как молодой хозяйке поместья и супруге наследника рода, распахнуто настежь, но от летнего зноя это спасает мало. В комнате жарко даже в платье в совсем лёгком домашнем летнем платье с короткими рукавами, выручает разве что большой кувшин с охлаждённым мятно - лимонным лимонадом, стоящий на небольшом столике рядом с диваном, на котором, собственно, и расположилась полулёжа Беллатрикс. В руках у леди Лестрейндж старинная книга из семейной библиотеки, которую молодая женщина читает с большим интересом и увлечением. А чем ещё заняться, собственно говоря? Рудо на службе и вернётся лишь к ужину, старые лорд и леди Лестрейндж в гостях у дальней родни в Риме и вернётся лишь через пару дней. Конечно, можно было бы спуститься в подвал и там потренироваться на манекенах в использовании пары - тройки очень интересных и любопытных заклинаний, которые продемонстрировал ей только вчера во время аудиенции Милорд. Но Рудо клятвенно обещал после ужина составить компанию в этом занятии, а вдвоём интереснее и увлекательнее даже практиковаться в заклинаниях. Может быть, выйти в сад и покачаться на старинных, подвешенных на верёвках, качелях? Нет, так лень даже просто подниматься с удобного любимого дивана!  А вот велеть домовику принести мороженого - почему бы и не да?
Впрочем, Беллатрикс не успевает даже хлопнуть в ладоши, чтобы призвать кого - нибудь из слуг, как дверь гостиной резко распахивается, словно с ноги. Это что ещё за новости, кто смеет так нагло вламываться в её личные покои? Кажется, среди её знакомых и круга общения нет тех, кто способен был бы вот так, наплевав на вежливость и манеры, чуть ли не пнуть дверь в чужом доме. Или всё - же кто - то из знакомых всё - же забыл о простейшем этикете, и желает. чтобы ему преподали урок вежливости? Впрочем, нет же, в любом случае о постороннем лице в доме её оповестили б домовики, как молодую хозяйку!
Странность, правда, тут же находит объяснение - в гостиную вихрем врывается никто иной, как Рабастан. Мерлиновы Кальсоны, а ведь и Рудо, и лорд и леди Лестрейндж предупреждали её, что Рабастан возвращается на Родину, и хотя бы пока не решит вопрос с собственным жильём, поживёт в Лестрейндж - Холле, а она, видимо, пропустила всё мимо ушей!  В голосе Рабастана звучит ледяное спокойствие, но Беллатрикс ли не знать, что за этим как бы спокойствием последуют буря и взрыв эмоций? Впрочем, пока старается говорить максимально спокойно и сдержанно и она сама.
- Извиняю, я должна была запомнить, что следует ждать твоего возращения! Но не прощаю, что ты так безобразно забыл обо мне и даже не написал ни одного письма, живя в своей проклятой Франции!
Ну что же, остаться спокойной и невозмутимой не вышло, слишком сильно обида и злость на Стана, предавшего их дружбу, забывшего обещание писать как можно чаще, и не приславшего из Франции ни одного письма. Только вот Рабастан моментально и правда взрывается гневом и яростью, обрушив на Беллатрикс злой и гневный монолог. Да что она себе позволяет, в конце - концов? Глаза Беллатрикс становятся из ореховых почти чёрными от злости и ярости, распущенные по плечам волосы наэлектризованы до предела, полностью отвечая настроению своей обладательницы. Яростный, гневный голос пронизывает гостиную:
- Смеешь обвинять меня? Интересно, в чём же моя вина, если ты сам, слышишь, сам предал нашу дружбу! Или я должна была до старости ждать, пока ты наконец изволишь вспомнить обо мне? У меня тоже есть гордость и чувство собственного достоинства, знаешь ли!   

Похоть вызывает у Бельфегор смешанные чувства. Хотя, конечно, все эти истории про то, что демоны не могут испытывать эмоции, мол, души у них нет, или что Грехи не подвержены таким вещам, как переживания – все еще ебут мозги простым смертным. Все и всё могут, просто не афишируют. Эта же маленькая сучка с запахом сладкой ваты, с розовыми губами и слишком хорошим макияжем раздражала до состояния: я сейчас сломаю тебе шею, но сначала покажу, как правильно целоваться. Подружки эдакие, закадачные змеи. Нет, змеи все же милее.

Разглядывая раскинувшееся на диване тело, от которого мягкими волнами исходило тепло, обманчиво уютное и создающее комфорт, на деле же охватывающее горло щупальцами разрушающей мозг и сознание похоти, Бельфегор невольно расплывается в хищной улыбке, разрезающей ее лицо на неравные части. Похоть не пугается, скорее испытывает искреннее отвращение к тому, о ком идет речь. Конечно, это Грехи могут творить, что угодно, с них спрос едва ли будет большой, потому что они – гордость и старейшие создания вселенной, что подтолкнули ни одного великого деятеля на ебанутые поступки. А они так, демоны, фактически их “принеси-подай”. Но во всем и всегда бывают исключения. Вот, например, взять хотя бы их с Ленью – гармония в полной ее мере. Если бы последний не был такой ревнивой сучкой, то было бы еще лучше. Узнает, что Бель решила наведаться в Ад с его сестрой, то не избежать скандала, и тогда два трупа под окнами покажутся мелочью.

Значит, надо предупредить. И пока Похоть в возмущении разбрызгивает вокруг себя феромоны, от которых где-то между вторым и третьим этажом практически случается оргия, Бельфегор не поднимаясь с пола, выуживает из кармана телефон, и клацая ногтями по экрану, отправляет емкое: “Я в Ад с Похотью, не ревнуй. И не смей снова пытаться уйти к Левиафану, я все узнаю”. Она потом разберется с Ленью, в конце концов, у них иногда бывают помутнения, о которых никто не должен знать.
– Звездочка моя, кровиночка дорогая, роскошный мой круассанчик, завали, пожалуйста, свое прекрасное, выкрашенное ебальце, и послушай тетю очень внимательно, ладно? – Обвивая пальцами тонкие запястья, сжимая их с силой, равной демонической и в полной мере, Бельфегор мягко улыбается, подаваясь вперед, и черты ее лица начинают неуловимо меняться, обретая большую плавность, но не теряя острых углов скул. – Мы пойдем туда, выловим двух этих мальчиков, перенаправим их в мое подразделение, перепишем бумаги в отделе кадров, что мол, покончили жизнь самоубийством, не выдержали долгой разлуки и все такое – вот ровно, как ты и сказала, но это надо сделать официально. Ты-то не занимаешься всей этой бюрократией, а мы – да, – отпустив одну руку, Бельфегор касается кончиками пальцев чужой щеки, удивляясь тому, насколько макияж плотные, а главное – не маркий, сука.

– И если встретимся с Маммоном, а я надеюсь, что этого куска говна ни я, ни ты, моя дорогая звездочка, не увидим все же, то мы быстренько на месте сориентируемся, что делать с этим крошечным уебком. Да? Потому что на меня твои манипуляции не работают, а будешь себя так вести, то я скажу Лени, – прижимаясь губами к мягкой мочке чужого уха, прихватывая ее заострившимися зубками, демон томно выдыхает, – что ты хочешь сменить демона Асмодея и забрать меня себе. И что в рот ты имела его мнение на этот счет, потому что ты старше и лучше. Надеюсь, что тебе не надо напоминать, что может случиться, если мое дорогое Уныние почувствует, что у него забирают его собственность? – Легкий чмок под ухом, Бельфегор отстраняется, и развернувшись на пятках, скрипнув каблуками о мраморный пол кабинета, направляется в сторону стены, на которой не было ничего, абсолютно, совершенно.

Два коротких стука по стене – и пустое пространство затягивается черной пеленой; чернильные узоры постепенно заполняют все вокруг, образуя идеальный круг, сквозь который виднеются очертания чего-то непонятного, неясного. Чего-то, что отдаленно напоминает… Нью-Йорк.
– Мне просто, блять, интересно, кто в этом квартале отвечает за архитектура Лимбо, а? – Бельфегор переступает порог, сразу же меняя облик на тот, в котором в Аду и прилегающим территориям находиться гораздо комфортнее. Привычный демонический облик, в котором главенствуют сложенные за спиной кожистые крылья, острые когти на каждом пальце, а также причудливые костяные наросты – у большинства демонов это ярко-выраженные рога, но Бельфегор уже давно модифицировала свой облик, предпочитая прятать их под чем-то, что больше напоминает прическу. Белки затянуты непроходимой тьмой, а зубы, что до этого считались эталоном эстетической стоматологии, теперь мечта каннибалов.
– Чего застыла, сердце мое, идем, – Бельфегор оборачивается к Похоти, протягивая той ладонь, и предлагая руку для дальнейшего сопровождения. – Сегодня я твой партнер по танцам, сама виновата.
Появление столь титулованных особ, да еще и не в Аду, а в Лимбе – событие нечастое, а оттого и несколько раздражающее местных служителей. На стойке информации, скучающе подпирая ладонью щеку, сидит парнишка, клацающий мышкой.
– Родной, мне нужна помощь, – мурлычет Бельфегор, острым когтем постукивая по столешнице, – там две души явились к вам, ЛА, причина смерти — падение с высоты, предварительно – самоубийство. Переведите их на мой этаж, это ко мне ребятки стремились, ладненько?
– А у вас разрешение на перевод имеется? – Блеющей овцой вопрошает мальчик, а у Бельфегор дергается глаз. И с холки поднимается серный дымок, что тут же прикрывается мягкой чужой ладошкой. Похоть просачивается под чужой бочок, глядя на парнишку, как мороженое. Ну, он сам виноват, что сразу не отдал то, что просили.

Красный Замок сегодня как рассерженный улей: как никак все ожидают великолепное представление после прибытия королевской родни. Не успел Морской Змей испустить дух, а над ним уже собрались любители падали.

— Ставлю сто золотых драконов, что отец снова объявит ублюдков нашей сестрёнки чистокровными Веларионами, — Эйгона снедало злорадное любопытство, накрепко переплетённое со справедливой неприязнью. Эймонд ставок не делает, он смотрит на хмурую матушку и понимает, что фарс именно таким и будет. Черноволосые стронговские бастарды будут в свете королевского благословения во время аудиенции.
Как и много лет назад.

Тогда, много лет назад, он ещё тешил себя тем, что обретение Вхагар стоило одного глаза, короли древней Валирии приносили большие жертвы могуществу. Но не прошло и трёх лет как он начал понимать, что, лишившись глаза, он словно лишился ведущей меч руки. Он смотрел на своего калеку-отца и видел в этом себя, таким же беспомощным и жалким в глазах тех, кто сильнее. Только у него никогда не будет короны Эйгона Завоевателя, чтобы никто не посмел сказать слово в его сторону, тотчас не лишившись языка. Поэтому Эймонд должен был сам стать этим страхом залаять в его присутствии.
Только женщина из дома утех на Шелковой улице знает, как ему бывает отчаянно одиноко и страшно. В её серых глазах он видит своё отражение, пока ищет несуществующую материнскую заботу. Но возвращаясь в замок Эймонд снова ходит по грани обретённого равновесия и желания вцепиться в глотку любому, кто его злит.

В жилах своих Эймонд, вместо крови, чувствует огонь, иногда он сжигает, доводя до исступления и ярость, обида и злость мешают ясно мыслить. Потому он не берёт шлем, когда как сир Кристон держит в руках кистень. На немой вопрос в глазах наставника Эймонд только кидает:

— Начинаем, — адреналин тренировочного, но в полную силу, боя опьяняет и кровь дракона обжигает вены. Движения Эймонда годами выверенные, по-змеиному плавные. Левая сторона погружена во тьму, но он слышит дыхание противника, шорох песка, когда тот переступает, меняя позу. Через пару кругов Эймод делает выпад под открытую руку Коля, кистень слишком тяжелое оружие, чтобы быть быстрым, насколько же смертоносное, от щита Эймнда после удара остались обломки.

— Вы готовы для того чтобы выступить на турнире, мой принц, — Кристон не льстит ему, он искренен, и он искренне любит показуху для королевской челяди и городской черни.

— Меня не интересуют турниры, — Эймонд отводит железное остриё от горла Кристона и ленивым взглядом обводит собравшихся зрителей. Ему почти досадно с того, что он упустил прибытие долгожданных и очень дорогих отцу-королю гостей. Если бы только кистень был в его руке, а щитом служили эта пара черноволосых бошек.

— Что, племянники, пришли размяться?

Взгляд племянников дикий, волчий. Прямо как у него. И улыбка Эймонда похожа на песий оскал, когда он улыбается мальчишкам, цепко взглядом вгрызаясь в их лица. Только девчонка смотрит открыто, с узнаванием, глаза у Висеньи не изменились. Крупные как у лягушонка, но тело стало женственным.
И когда она первее своих братьев подаёт голос, принц хмыкает, протяжно как кот наблюдающий за синицей.

— Теперь ясно, кто на Драконьем Камне мужчина, — Джейкерис тут же багровеет и стискивает кулаки. Так и остался тюфяком, гордость которого можно подуть, и она зашатается. Жалкое зрелище.

Эймонд снова смотрит на племянницу. Внутри него что-то копошится, словно паучьи лапы скребут по сердцу. Выжечь кого-то важного из своей жизни ради долга семье, тоже самое что отрезать палец без макового молока. Но Эймонд пошёл на эту жертву, и он не хочет отступиться. Он в своей жизни никогда и ни перед чем не отступал.
Висенья запомнила ребёнка, который тянулся к теплу хоть от кого-то, даже от ублюдка.

— Принц, она женщина. Ей тут вообще не место, — сир Коль пытается предупредить, когда видит, что Эймонд уступает место своей племяннице, вставая поодаль для атаки.

— О нет, — отвечает Эймонд, чуть растягивая слова. – Она же принцесса. Сильная, под стать её роду, не так ли? – он не скрывает издёвки. Люк, этот маленький ублюдок, раздулся точно рыба вытащенная из воды. У Эймонда дикое желание пнуть это существо, но всё его внимание сейчас сосредоточено на принцессе.

— Твои братья не стоят таких усилий, племянница. Может быть, — он склоняет голову к правому плечу, будто рассматривая девушку более придирчиво. – Тебе стоит присоединиться к другим дамам? Вышивать платки для рыцарей.

и если можно одну просьбу, так пообещай же мне,
что в самую холодную пору
я в твоих глазах увижу хоть немного света
[indent] туман, окутывающий безлюдный город и, точно становится в разы гуще, ноги в нем утопают, как в вязкой трясине, замедляя и мешая оторваться от преследователей – они гонят раненое животное, и как будто слышится позади лай голодных собак, чьи пасти готовы разорвать на части и не оставить на костях и кусочка мяса. бежать приходится так, что воздух затыкает глотку, не давая сделать и вдоха, сердце так стучит, что закрывает путь в легкие.
[indent] они все еще идут по следу? они еще там, за спиной, нагоняют, клацая зубастыми пастями возле его ног, нужно бежать-бежать-бежать, скрыться в этом тумане – почему он не может скрыться в тумане? почему туман рассеивается перед преследователями и сгущается перед ним? и почему в проносящихся мимо окнах домов он видит черты лица с окровавленными глазами и ртом?
[indent] сюэ ян бежит в укрытие загнанным шакалом. расставленный на него капкан сработал на отлично, от боли он сплевывает густую черную кровь, размазывает ее по лицу рукавом и, не останавливаясь ни на шаг, бежит дальше. он слышит за спиной голоса, множество голосов, которые зовут его, он чувствует призрачные руки, которые цепляют его одежду и тянутся к самому драгоценному его сокровищу – мешочку цянькунь.
[indent] сюэ ян оступается, напоровшись ногой на острый камень, старая рана дает о себе знать – не в силах удержать равновесие, заклинатель падает на пыльную дорогу и оборачивается в отчаянии дикого зверя. он будет биться за собранные осколки до последнего, даже лишившись руки, он будет грызть зубами, но не позволит старейшине илин и остальным отобрать эти жалкие крохи, из которых он обязательно однажды соберет цельную душу.
[indent] сюэ ян, оборачиваясь, готов рычать.
[indent] никого?
[indent] совсем. только пустой, как одинокая могила, город.
[indent] для него проходит только мгновение – для тех, кто пытался его убить, - несколько часов. вот уже второй раз никак не могут закончить начатое – сюэ ян смеется, запрокинув голову и пряча глаза рукой, покрытой его собственной кровью и отчаянно сжимающей в пальцах мешочек. он смеется так громко, но в целом городе и его слышат только призраки.
[indent] во всем мире заклинателей, кажется, не найдется еще одного такого везунчика, как он. да и стоит ли удивляться, что ему банально не вырыли могилу? таких дворняг как он вышвыривают в канавы да подальше от города, чтобы труп не вонял и не привлекал насекомых. а к нему – сюэ яну, человеку который хуже собаки – даже побрезговали прикоснуться.
[indent] приговоренный к казни, переживший покушение, когда стал не нужен, и сейчас – почти убитый праведными заклинателями, он все еще жив. он все еще жив и его даочжан все еще рядом.
[indent] ха.
[indent] ...
[indent] даочжан.
[indent] прежде, чем начать перевязывать себя, сюэ ян открывает крышку гроба. не нашли. не забрали. его сяо синчэнь здесь, рядом, холодный и безжизненный. сюэ ян поправляет солому в его гробу, стараясь сохранять остатки сознания прежде, чем кровопотеря распластает его на полу, убирает с лба волосы, потревоженные сквозняком, едва касается чистой повязки на глазах кончиками пальцев – белая ткань тут же покрывается бурыми пятнами, и сюэ ян отдергивает руку.
[indent] сохранять тело даочжана нетленным требует огромных затрат энергии, а раны нанесенные ему вэй усянем и его дружком граничат со смертельными. если не получится и в этот раз, не получится никогда – и тело даочжана, восемь лет поддерживаемое безродным босяком, просто рассыплется в его ладони.
[indent] последний шанс. пока он сам еще может дышать.
[indent] тело не рассыпается – рассыпаются в ладонях осколки души, превращаясь в пыль.
[indent] такого воя в городе и не слышали никогда.

хотя бы немного надежды на светлое завтра,
чтобы было, за что гореть в этом мире скверном.
это наш разговор последний
[indent] управляться с одной рукой оказывается еще тяжелее, чем без мизинца, - сюэ ян старается не смотреть лишний раз на левый обрубок, а когда смотрит – морщится и перетягивает культю чистыми тряпками заново. даже если загноится – все равно, но уж очень болит. вечерами он жалуется лежащему в гробу трупу, укладывая голову на бортик; закрывая глаза, он представляет, как холодная рука заботливо гладит его макушку. он без умолку говорит с мертвецом, рассказывая, как поймал в силки лисицу или как в ближайшем лесу нашел ягодную поляну, как ему одиноко без синчэня – и замолкает только перед сном, забираясь поближе к телу, обнимая его рукой, прислоняется щекой где-то в районе живота – гроб небольшой и приходится поджимать ноги, чтобы поместиться.
[indent] иногда даже кажется, что сяо синчэнь теплый.
[indent] он несет домой таз чистой воды, набранной у реки – из-за отсутствия правой руки это занимает много времени, и сюэ ян возвращается домой ( д о м о й ) уже к вечеру.
[indent] таз падает на пол, разливая ледяную воду по его ногам – он не чувствует холода, потому что холод проникает куда глубже под кожу при виде сидящего в гробу мертвеца. через мгновение сердце занимается жаром, он не может сдержать счастливой улыбки ребенка, которого угощают самой сладкой конфетой.
[indent] до тех пор, пока сяо синчэнь не произносит его имя.
[indent] он его выплевывает, точно самый отвратительный яд, словно горчащий сгусток застоявшейся крови, и в голосе нет ни капли тепла.
[indent] сюэ ян не решается ответить. он замирает на пороге, не замечая, как принесенная вода пропитывает насквозь его обувь; все, что он может, - это только смотреть на оживший труп глазами побитой собаки.
[indent] за восемь лет воспоминания о словах, брошенных перед смертью сяо синчэнем, притупляются, только если для него прошла почти декада, то для мужчины, вернувшегося из мира призраков, - только мгновение. и на его губах все еще ненависть и презрение, с которым он произнес:

« сюэ ян, ты отвратителен до тошноты »
[indent] - даочжан... – наконец, выдавливает из себя заклинатель и в нерешительности делает несколько медленных коротких шагов навстречу. в его голове смешались образы прошлого: «друг», так синчэнь называл его, не зная настоящего имени, он улыбался с кроткой нежностью и чистил для него овощи; «сюэ ян», холодное и безжалостное, точно не было двух лет, которые они провели под одной крышей, притворяясь семьей. – я не мог этого не сделать, даочжан, - он пытается улыбаться, но губы дрожат, пряча за привычным легкомыслием тоску и одиночество по безвозвратно утраченному времени.

Тонкие пальцы быстро сдирают кожицу с яркого, как полуденное летнее солнце, апельсина, недовольно стряхивая попавшие на кожу капли сока. Золотистая, сочная мякоть буквально тает во рту, заставляя щуриться от удовольствия, набивая долькой за долькой полный рот новым излюбленным лакомством. Приветливая торговка на рынке, давно знакомая после неоднократных посещений города и нескольких блужданий в лабиринте пестрых улочек с изящными причудливыми орнаментами, уже не спрашивает — протягивает апельсины одной рукой, вторую протягивает для монет.
Рук Тревизо нравился.
Наверное, сейчас, после долгих часов (точнее, пары дней) блужданий по Великому Некрополю она была бы рада любому месту, что было бы не Неваррой — даже топям Андерфелса, даже безумным руинам Арлатана. Куда угодно, но подальше от спертого, плотного и влажного воздуха подземелий лабиринтов, в которых можно задохнуться от запаха благовоний и масел, необходимых для бальзамирования, от сильного аромата цветов, принесенных почтить память усопших. Куда угодно, где нет этого непрекращающегося мертвенно-зеленого свечения, могильной сырости, пробирающейся даже под плотную куртку (в Неварре Рук почему-то постоянно мерзла). Туда, где нет этого бесконечного безусловного поклонения смерти и напоминания о ней. Рук относилась к смерти философски, но даже её Некрополь ввергал в уныние и будил какую-то детскую неприязнь. Создатель, даже глубинные тропы были бы желанной вечеринкой по сравнению с мертвой роскошью Некрополя. Недавно Рук и вовсе за заслуги подарили доспехи какого-то давно почившего мага-морталитаси. Ей пришлось призвать на помощь всю свою скудную дипломатию, натянуть улыбку, принимая дар, а после быстро делать ноги в элювиану, намереваясь спрятать это одеяние в самый дальний угол сундука и не доставать на свет примерно никогда, чтобы оно не являлось ей в кошмарах. Вы вообще видели маски Морталитаси? Ей в сновидениях хватает Соласа.

Да, после Неварры Тревизо нравился ей куда больше.

Нравилась его неуемная суетливость и в то же время прирожденное спокойствие, граничащее со степенностью. В Тревизо не было предвзято-помпезного, высокомерного зазнайства Минратоса, буквально кричащего, что он — бриллиант из всех городов. Кстати, Минратос ей не нравился совсем. Ни архитектурой, ни едой (да простит Нэв), ни людьми.
В Тревизо не было беззастенчивого хаоса Ривейна, хоть Ривейн ей даже нравился (не читая палящей жары, в которой в доспехах можно свариться). Не было и  какой-то обреченной вечности разрушения и невозвратной печали Арлатана, грусти по ушедшей доблести Андерфелса, воспетого в веках историями о пролитой крови стражей, каменных грёзах гномов об ушедшему процветанию королевства. Тревизо был живым, быстрым и слегка легкомысленным, как беспрестанно входившие и уходившие из гавани корабли. Город жил, как живой организм, дышал и наслаждался самим своим существованием, будто презирая любое упоминание о увядании и смерти. О сверкал роскошным изяществом, звучал в сонме песен множества менестрелей и причудливом акценте антиванцев, оставлял послевкусие на языке от ароматов диковинных блюд, готовящихся то тут, то там, стойкого запаха крепкого кофе, благоухания цветов и лёгкого цитрусового запаха, после которого Рук окончательно и бесповоротно влюбилась в этот город, прощая ему его грехи и проблемы. Рук видела Тревизо в ореоле красоты, восторженными глазами. С каждым шагом, сделанным от элювиана прочь от темных залов Некрополя навстречу красочному буйству жизни Антивы, казалось, её усталость стиралась.

Добравшись до центра города, девушка решила смешаться с толпой. Варрик всегда говорил — если ты в городе пытаешься от кого-то скрыться, не спеши и сделай вид, что тебе никуда не нужно. Так ты сойдёшь за свою.
Понаблюдав немного за уличным представлением танцоров и бросив им пару мелких монет, Рук за поворотом чуть не нарвалась на небольшой патруль антаам, приставший к какому-то торговцу с требованием документов. Они, конечно, делали это скорее из ворчания, и, казалось, сильной угрозы не было, но эльф решила от греха подальше спрятаться. Шмыгнув в небольшой портик около лавок торговцев, тускло освещенный почти потухшими масляными лампами, Рук быстро прошмыгнула мимо них и нырнула за угол. Она, конечно, специально оделась максимально неброско и безлико, выудив из шкафа свой старый плащ, но кто знает, вдруг она попадется на глаза кому-то особенно внимательному у кунари? Лишних проблем не хотелось, особенно на фоне подозрений, что кунари связаны с эванурисами. Да и не хотелось доставлять их воронам, отнесшимся к ней довольно приветливо и даже дружелюбно. Одно ворчание губернатора чего стоило. Конечно, её и воронов связывали общие дела и контракт, но гораздо лучше, когда нейтральные отношения теплеют хоть немножечко. А лишние проблемы вряд ли добавляли бы теплоты.

Ног в темноте коснулось что-то мягкое, и Рук замерла, посмотрев вниз. Белоснежная кошка с двумя черными полосочками на кончике хвоста вынырнула из-за двух бочек с причудливыми узорами и потерлась о ноги. Недолго думая, эльф тут же присела на корточки и с наслаждением провела ладонью по шелковистой шерстке, почесывая животное за ушком. Кошек она любила и жалела, что завести своего питомца не может.
Знакомый голос вывел из созерцания пушистого очарования, и Рук возвращается в реальный мир, вспоминая, зачем она здесь. При виде Луканиса эльф натянула чуть виноватую, но озорную улыбку. Впрочем, его она рада видеть. Помимо того, что лучшего проводника по Тревизо ей не найти, Рук еще и нравилась его компания (включая Злость). Почему-то в отличие от других, её наличие у него "дополнения" не пугало — возможно, потому, что для серых стражей понятие "странности" было весьма растяжимым. Возможно, потому, что Рук сама была с причудами.
— А у нас есть время прогуляться по центру? Если да, то я с удовольствием. — она широко улыбнулась, сжимая в руках полуочищенный апельсин, который вновь принялась чистить.
— Хотя нам в любом случае стоит зайти в сад. Кажется, там же статуи Стражам? Надеюсь, наши рогатые друзья там еще не пошерстили. — девушка хмыкнула, отправляя в рот дольку апельсина и наслаждаясь ароматом цитруса, оставшемся на пальцах после кожуры. Тревизо для Рук всё-таки пах апельсинами.

"Она сказала "Да!", хотелось заорать во всю глотку, да желательно с башни, в которой сэр бывший рыцарь-командор киркволлских храмовников Резерфорд проводил свой одинокий отдых. Однако, Дориан промолчал, только смахнул с рукава невидимую пылинку и улыбнулся словно лис, предвидящий славный пир в фермерском курятнике. С момента, когда он, растирая ноющие после очередной битвы мышцы, пришел к выводу, что полуспартанские условия Скайхолда приведут в негодность его моральный дух и существенно подорвут физическую форму, которой Павус, к слову сказать, гордился не меньше магических навыков, прошел месяц. Едва он понял, что его драгоценное тело, которое он холил и лелеял, умащивал лучшими тевинтерскими маслами и отмачивал после рейдов на болота в ваннах с лучшими тевинтерскими травами, уже не так сильно и выносливо, и что мышцы нещадно дубеют на жесткой кровати и разминаться по утрам приходится не в удовольствие, а по исключительной необходимости, в голове зародился дерзкий план. Скрюченными и грустными по замку бродили все от мала до велика. Мечники и лучники походили на неистово сражающихся с деревянными чурками за свою жизнь бойцов последней линии обороны, пробей враг которую, и весь Тедас тут же обратится в скорбный пепел. Кассандра в свободное от дел Инквизиции злобно рубила воздух на тренировочной площадке, Каллен утомленно растирал плечи, наблюдая за рекрутами, "Боевые Быки" кроме местной таверны подозрительно редко показывались на глаза. Маги рисовали в воздухе рунические фигуры и морщились от отвращения в адрес рваных, резких движений рук, мало похожих на плавную легкость уверенной в себе силы. Один лишь Солас, казалось, не испытывал неудобств, но он, должно быть, привык спать на голых камнях и тощих жестких матрасах. Адаар сутулил мощные плечи, отчего выглядел болезненным и неуклюжим, и если на поле битвы он, огромный, разъяренный, несущийся в пылу боя в гущу крошечных железных солдатиков, внушал трепет и повергал врага в ужас, разбрасывал их в стороны будто полые кегли, то встречая его в замке, Дориан откровенно жалел, что не может разомкнуть заклинившие цепи напряжения, пуще магии сковывающие Скайхолд.
Вернее, он, конечно, знает пару способов, но никто его о них не спрашивает, а у него хватает гордости не предлагать непрошенное.
Однако, всё же кое-что он сделать всё-таки решил. В первую очередь, конечно же для себя, во вторую для пользы инквизиторского дела, ведь лидер должен быть здоров и полон сил, чтобы непростое дело Инквизиции крепло, а сам Инквизитор своей осанкой, вернее, ее отсутствием, прекратил наконец причинять страдания глазам всех, кто его видел.
В конце концов Дориан по-своему заботился обо всех, кто терпел присутствие «ужасного и коварного» тевинтерского мага в Скайхолде и не просил Сэру подложить ему в постель жаб и дохлых ужей.
Поэтому он пошел к Жозефине. Ее деликатная, но решительная деловая хватка помогала Инквизиции получать все то, что с менее сведущим в тонкостях дипломатии советником было бы просто недоступным, и Дориан решил направить ее таланты на решение еще одного благого и довольно рядового в сравнении с масштабом иных задач дельца. "Ма шерри, карино мио, ми деара, смею надеяться, твои прекрасные глаза уже устали наблюдать ту же прискорбную картину, которую наблюдаем все мы день ото дня. Если так пойдет и дальше, придется выбирать нового лидера, умеющего более стойко нести на своих широких плечах тяжесть этого мира. Очень настаиваю, внеси в список исключительно необходимых Скайхолду мастеров искусного массажиста, да пусть его побыстрее разыщут. Его умелые руки куда эффективнее избавят изнуренные тела бойцов и командиров от усталости, чем магия или ядреные настойки Адана. Дело отлагательств не терпит, ми аморе, каждый день промедления умножает серьезность нашего положения".
Конечно же, Жозефина согласилась. Не сразу, но иначе просто не могло случиться, Дориан умел быть убедительным, когда хотел. А он очень хотел. Больше хорошего вина, больше мягких перин и тончайшего шелкового белья хотел теплой неги, разливающейся по телу под сноровистыми пальцами мастера, и не было такой силы в мире, которая могла помешать Павусу получить желаемое. Весь Скайхолд знал, каким упрямым он может быть. Конечно, Жозефина согласилась.
"Целую твои пальцы, миа донна", произнес он в ответ на ее краткое утвердительное "Едет он, боже". За лаконичностью произнесенной с исключительной любезностью фразы Жозефина явно скрывала раздражение, но Павус прекрасно знал, что она еще возблагодарит его за идею, такую возмутительную на первый взгляд — на кой черт на войне нужны массажисты?! — и такую восхитительную на деле. Она еще войдет во вкус. И он войдет, ох как он войдет. И каждый в этом замке, кому хватит хоть каплю ума отбросить в сторону свои пуританские привычки внешне целомудренных южан, войдет в этот самый вкус. Сначала тупить, а после ценить, казалось, было в крови у каждого, кто родился за пределами Тевинтерской Империи.

— Адаааар! — навернув пару кругов от вороньего флигеля Лелианы до просторной залы Соласа, Дориан наконец отыскал здоровяка-кунари в одном из коридоров замка. На пол-пути он уже решил было свернуть в сторону двора, чтобы выискать Железного Быка и с ним первым поделиться новостью, поскольку слыхал, что тот большой любитель интересного досуга, но было бы не очень честным не рассказать сперва Инквизитору. В конце концов, первые сливки должны снять они двое — тот, кто придумал, и тот, для кого все это затеяно.  А потом к развлечению могут присоединяться и остальные. Поэтому Павус несколько торопился, ровно настолько, чтоб не выглядеть глупым мальчишкой, чью голову вскружило сладостное предвкушение. — Адаар, я замаялся искать тебя по всему замку. У меня есть великолепная, просто восхитительная новость — он повел ладонью в небрежном жесте, — естественно, восхитительная для меня. И мне не терпится поделиться ей с тобой, уверен, ты тоже оценишь. Или, по-крайней мере, не сделаешь такое же лицо, какое бывает у Вивьен при виде бегущих вдоль замковых стен выводков мышиного семейства, — с этими словами Дориан пристально воззрился в лицо Инквизитору, — или сделаешь?

Ее лицо было таким спокойным и безмятежным, что если бы не бледность, можно было запросто решить, что она просто спит. Заботливо расчесанные локоны водопадом рассыпались по ее плечам и подушке - даже после смерти они не утратили своего богатого блеска. Что и говорить, при жизни она была воистину прекрасна.

Но смерть шла ей к лицу больше.

Он стоял над ней, задумчиво сложив руки. Скорее всего, подумалось ему, она спустится в свой Ад, когда могла найти свое место в Вальгалле. И пусть она не была ни достаточно воинственна для этого права, ни тем более благородна, он бы смог устроить ей лучшую загробную жизнь. Если бы только она до самого конца не оставалась фанатичной до своего Христа сукой. 

Джейн не была хорошим человеком. Боги, да что сейчас, что тогда - не найдется существа, за которым не числился хотя бы один грешок. Но Джейн бы позавидовали даже самые отпетые, отвратительные грешники. И как она умудрялась при этом взывать к своему Богу каждое воскресенье, уповая на прощение? Джейн, как и многие смертные этого века, оказалась удивительно лицемерна. Но, тем не менее, она была его супругой, пусть между ними и не было любви - только очередной холодный расчет. Она была нужна Хави, как и он оказался для нее удобен - ни больше, ни меньше. "Это всего лишь бизнес, Хави", - говорила она, прыгая на своем телохранителе прямо на диване в их доме. Ей нужны были его деньги, ему - ее титул. Поэтому ему было глубоко плевать, с кем и когда она трахалась - главное, чтобы ей хватило ума не таскать их в его спальню.

Они даже не спали вместе: ее комната находилась на другом конце коридора. Что и говорить, Хави даже практически не ночевал дома, полностью занятый своей работой в городе. "Это всего лишь бизнес, Джейн", - говорил он ей, когда она поздней ночью закатывала истерики только потому, что папарацци успели заснять его в компании с какой-нибудь моделью или актрисой, с которыми просто здоровался или же перекидывался парой дружеских фраз. Может быть, она и позволяла себя застукать со своими любовниками только потому, что хотела вызвать ревность? Женщины - сложные существа.

Теперь она навсегда ушла и унесла с собой чьего-то ребенка, которого носила под сердцем. Хави прекрасно знал, что ребенок ему не принадлежал, но ему было удобно, чтобы пресса думала иначе. Несмотря на свой несносный характер, на публике она являлась самим воплощением слов "благородие" и "достоинство", а потому ни у кого даже не возникло подозрений, что их любимая Джейн, которую ее покойные любящие родители назвали в честь своей любимой писательницы, могла за одну только неделю по два круга собрать сразу все семь смертных грехов.

Но для той Джейн, которая периодически занималась благотворительностью (бездумно тратя его, Хави, деньги), требовались соответствующие похороны. Для людей она была едва ли не святой, а потому и проводить ее следовало со всем размахом. На ее счастье Хави знал, кто мог ему с этим помочь.

Из всех богов другого пантеона Аида он, пожалуй, уважал больше других. "Нашел родственную душу, да?" - с ехидством спрашивал его Хугин. "Вам, старикам, иногда полезно собраться вместе," - вторил ему Мунин. Один устало отгонял надоедливых птиц прочь. С владыкой Подземного царства Аидом у него не было ничего общего, куда легче было смешать воду и масло. Но он мог понять его, а для поддержания связи этого было вполне достаточно.

Милая девушка в коридоре предприняла честные, похвальные попытки его остановить:
- Простите, сэр, но вы не по записи... сэр!

Один лишь только рассмеялся - дружелюбно и с легкой хрипотцой, - потому что его очевидно рассмешила попытка девицы остановить его руками, когда он не только не остановился, но даже не шелохнулся. Право слово, лишь только пиджак смяла.

- Перестань, дорогая. Он всегда меня ждет. - И толкнул тяжелую дубовую дверь кабинета.

Ну только поглядите на него, даже по телефону не разговаривает. Один замер на пороге лишь только на долю секунды, позволив ему оценить ситуацию, пока секретарша за спиной пыталась толи протиснуться мимо него в кабинет, толи объясниться. Ну что за дела. Один слабо покачал головой, растянув губы в слабой полуулыбке.

- Совсем их не жалеешь, а? - поинтересовался он.

Его не приглашали - это так. О его приходе даже не оповестили заранее. Но правила смертных не имели веса, когда дело касалось имени Всеотца.

Один прошел в кабинет, плюхнулся в кресло напротив и поставил на стол запечатанную бутылку медовухи - продукт, чей рецепт не смогла повторить еще ни одна пивоварня. Удобно иметь в руках легальный бизнес.

- Давно не виделись, мой старый друг. - Произнес он. - Как дела? Работа? Еще не надумал взять долгосрочный отпуск?