Сибуя ломается, крошится, опадает горящими хлопьями словно листвой осеннего цвета, и все вокруг в сером, и белом, и красном – повсюду лежит чернота обоженности, и пахнет гарью с металлической примесью, что расцветает во вдохе, сердито садня. Неясно уже отчего и откуда; запах забился в пазухи носа, пропуская дыхание сквозь гаревый смрад; и облака среди гор небоскребов высятся черные, плотные, жирнючими гусеницами, и нет никакого спасения от шума, что бьется осколками, распираясь от всполохов и набухая от взрывов, и скребет, неустойчиво продираясь в него, человеческий сонм голосов, что приближаются или приблизились к гибели.

все оживлено будто в праздник. Спешит, обрядившись в цветастость, простая рутина, свернув в хаотичность с линейных прямых, и люди суетятся нестройно, вразнобой поднимаются крики, и все вокруг льется, спешит и пестреет от пламени, чье отражение пляшет зрачками на стеклах очков.

[indent] Сугуру, а, может, нам…

дороги вдоль улицы осклаблены трещинами и щерятся окна блистающей пастью зубов, свет на остротах которых играет так праздно, так красочно, так ослепительно ярко, точно солнце отметило блеском усилие слепого дождя, а не смерило взглядом следы разрушений.

сегодня могло бы быть замершим, проплывающим в сбавленном ходе, ощущаясь как время в пустующим пригороде, проживавшем те же минуты как час, и была бы сдержанной обычная спешка района, если бы тот не усеяло множество ран. 

но день все еще кажется очень спокойным. Он - умиротворенно-безоблачный, в незамутненной волнением осенней поре, в которой шевеление возможно только искусственно, потому что отдушка сошедшей жары размягчает до лености, умеряющей суетность будня и ритмику хлопот. Это могли быть пустые в своем отупелом спокойствии сутки, когда сонливость сбивает желание активного отдыха, и хочется просто лежать, качаясь в навеянной теплотой полудреме как лодка на маленьких волнах, и подставлять лицо дуновению ветра, и слушать как копошатся чужие заботы вдали, не ожидая даже хмурой внезапности от слегка апатичной погоды. 

она не пытается казаться прекрасной, удобной, и скорее случайны ее небольшие контрасты, сочетавшие холодную заводь небес с пока еще теплым дыханием ветра.

над городом высится гавань нежнейшего цвета – сплошным голубым полотном, драпирующим желтое одинокое яблоко, и если покрепче зажать ладонями уши, поднимая лицо к небесам, то оно как с открытки, что откуда-то с моря… Но это там, наверху. Отними ненадолго ладони и Сибуя снова зайдется в агонии, напоминая больной организм, чьи кости торчат перебитыми зданиями, а кровь необузданно хлещет из вырванных труб и провода растрепались волокнами, проступили сосудами; растрескался разломами кожный покров, укрывшись провалами выбоин словно оспинами. Район разъедает что-то незримое, злое. Его будто ткани иголкой пронзают чудовища и крушат тупоносые шпили высоток огни, что слепят глаза средоточием алого.

проклятья текут как с изнанки, сочатся сквозь щели неплотных слоев. У них широкие рты и петлявые пальцы, и мир с их присутствием выглядит ново, приобретая волнующее сердце нюансы – такие, какие бы мог поднять на поверхность недуг, наделяя тело уродством ненужных деталей. Чудовищны и сами горящие сферы над ними. Они как налитые кровью глаза, заложенные в невидимые даже для магов глазницы, и таится за ними будто бы что-то огромное, способное высосать жизнь за мгновение глотка.   

[indent]…стоит убить всех этих людей?

пешеходные тропки внизу запружены стеклами и растровой крошкой в них точечно плавает сор, что теснит отражение застроечных взлетов. В осколках плещется свет, в них посажена серая обобщенность пейзажа, и когда подросток идет мимо них – они запечатлевают его летящий в движении профиль быстрыми хваткими кадрами. Длиннее всего получаются волосы, а лицо лишь в короткую беглость, успевая высечь только по искре из глаз, что дают обнаружить себя в головном обороте, разминувшись с двухмерной фигурой округлых очков.

они непроницаемо-черные, идеальными круглыми очерками, и, соразмерно шагам, в них укрепляется четкость пастельных тонов, формируя чуть накрененную набок тележку с мороженым.

шоколадное, клубничное, мятное?

от летней жары кровь пахнет душно, высокой, как напетая на уровне запахов, нота, что вздорно чиркает по выстилке носа металлом, дабы тут же оставить соленую ранку внутри. Нежная сладость едва приминает ее, но даже так приятно разбавить кислость от дыма и горечь – от копоти, и вкус у мороженого как у свободы – освобождение от клановый клетки и сброса изжитых в своем благочестии оков, из-за чего все проживается немного иначе - так, как если бы он перебрался в свой собственный дом, где вдруг бы утратили силу порядки чужого. Все было уже по-другому, по-новому. Не исправленной буквой поверх недавно зачеркнутой, а новым листом вместо выдранного - привольем отсутствия строк и полей, что предлагали возможность раскрыться порядку и хаосу. Он улыбался под нос, не зная точно - чему, сжимая в руках по рожку с разноцветными шапками, и переживая какое-то мрачное счастье, в котором никогда не признается тот, кто освободился от ноши заботы о тяжко больном. 

Сатору качнулся на пятки, посмотрев на Сибую, цветущую пестрым букетом горящей палитры, и, прежде чем снова сдвинуться с места, услышал, как сердце пропело что-то восторженное.

[indent] …может, стоит.

дым наверху только гуще, плотнее. Сугуру, стоящий на фоне на него, как будто завернут в меха, и руины высоток остроконечно торчат из этого пушистого ложа как что-то гротескное, сумевшее выйти наружу пронзанием иглой. Позади него город почти безнадежно запутался в сером и черном: с ползущей неспешностью в небо вздымаются тучи, влезая в границы безбрежной воды, и в зеркальном подобии им на земле расползаются облака пыли, набивая бледными вздохами формы дорог.

от этого вида хотелось шутливо присвистнуть, но связки охотнее вскинули хмыканье.

- Ты погляди, какой переполох устроили. И еще о чем-то нам с тобой говорили. 

Сатору смещает взгляд в сторону, чтобы живописать направление, но там – ничего, всего лишь клубится дым шерстяным волокном, откуда где-то торчат еще рыжие клоки, образуя единственность непохожих тонов.

он сближается с другом плывущей походкой, словно совсем не касаясь накрытия крыши, и ничто ни в движениях, ни в выражении, ни в облике не выдает в нем преступность последних часов, не считая бардовых размашистых клякс на одежде. Он расслаблен, спокоен. Безмятежен как синяя неподвижность небесной погоды, в которой растаяла мягкая облачность и, в стихшей жаре, ветер так же медленно сник до безмолвия.

рука с одним из рожков отклоняется вбок, но тут же одергивается.

- А-нет, оба для меня. – В шутливой задумке Сатору чуть было его не коснулся, не зарылся губами в зеленую круглость сладкого холода, и от лица мороженое отделяло не больше пространства, чем занял бы палец, когда его плечи все же качнулись смешком. – Ладно-ладно, так уж и быть. Сегодня я угощаю.

на кончике фразы подпрыгнул еще один громкий, распухший до лопанья грохот, но никто из них не отметил его даже лишним в своей ненарочности взмахом ресниц. Это уже становилось привычным. При всей ужасавшей неправильности и предрешённой завтра, с каждым прожитым в хаосе часом - оно постепенно влезало в притворную шкуру нормальности, оттого все меньше и меньше тревожило, притупляясь как боль в отрезанном пальце, и он, вопреки всей беспечности, напущенной в образ, хорошо понимал, что дороги назад уже нет, и просто хотел сполна насладиться сегодняшним днем и не думать о завтрашнем.

Скоро будет :з

Умные часы на запястье негромко вибрировали, подстраиваясь под сердцебиение нового хозяина, а хозяин этот стоял, глядя в одну точку, и не зная, что делать сейчас, радоваться за то, что дружище выбрался из пучин депрессии и занялся делом или же напротив, расстраиваться, потому что прекрасная, чистая, светлая квартира теперь напоминала склад контрабандиста. Пусть даже, зная Нираги, можно было не сомневаться в том, что внутри коробок вряд ли найдутся аккуратно запакованные пакеты с героином или хотя бы бедный камбоджийские дети.

— Спасибо.

Чишия отмер, направляясь следом за соседом на кухню. Ему нужно было переварить информацию, а для этого сначала занять свои руки, потому Шунтаро позволил Нираги колдовать над обеденным столом, а сам взялся качать приложение и настраивать часы под себя. Он никогда не пользовался подобными гаджетами, потому что знал свой пульс, давление и примерные фазы глубокого сна. И все-таки подарок стал приятной неожиданностью, как минимум потому, что какие-то вещи Чишии дарили только на День рождения и Новый год — родители (как правило, деньги) и коллеги (они обходились книгами и сертификатами в соответствующим магазины).

Часы довольно пискнули, синхронизировавшись с телефоном, и умная машинка принялась считывать пульс. Посчитав дело завершенным, Чишия опустил руку и пододвинул ближе к себе тарелку. От его взора не укрылись пятна чая и отпечатки пальцев, оставшиеся на толстом стекле столешницы. Тихо вздохнув, Шунтаро грустно подумал о том, что неплохо бы повидаться с Куиной и рассказать ей о новых событиях в своей жизни, а заодно узнать, ка она чувствует себя после выздоровления.

— Психолог не такой уж плохой вариант, — произнес Чишия. — Мне тоже порекомендовали. Точнее настояли. Для докторов это обычная практика.

Судя по Нираги, он все еще ломался, не в силах принять верное решение. Но какое именно решение будет верным не знал даже Шунтаро. Почему-то он не горел желанием встречаться с госпожой Арима.

— Расскажите, зачем вы сюда пришли.

Они сидели друг напротив друга, психотерапевт в кресле, что стояло в тени, так что видны были лишь ее длинные стройные ноги в модных кожаных лодочках. Чишия, напротив, сидел под светом лампы, и ему совершенно это не нравилось, ведь, как известно, на большинстве допросов применяется именно эта техника. В лицо заключенному бьет яркий луч, не дающий скрыть ни единой эмоции, тогда как полицейские находятся вне зоны видимости. Очень удобно, черт возьми.

— У меня есть предписание от главврача.

Взмах ручки. Она давит на бумагу блокнота, вырисовывая иероглифы. Чишия спокоен. Техника допроса на него не действует, потому что его эмоциональный диапазон не может поспорить своей широтой даже с зубочисткой.

— И все?

— Да.

Госпожа Арима сменила позу. Теперь она закинула ногу на ногу. Кожаное кресло под ней слегка поскрипывало. Запах мебель абсолютно свежий — раньше в больнице был психотерапевт, но по какой-то причине она ушла, а новая хозяйка пожелал сменить всю обстановку. Теперь все было как в классических американских фильмах — уютная мягкая мебель, рабочий стол из светлого дерева, кремовые шторы на окнах и мягкий ковер под ногами. Рисунок на нем был затейливым. Если смотреть с разных сторон, увидишь разные же фигуры.

— Хорошо. Вы можете звать меня Арима. Я могу называть вас Чишия?

Второй шаг — установление доверия. Это Шунтаро знал тоже — в его университете два года преподавали курс базовой психологии. После направления разделились, и одно время Чишия продолжить обучение на клинического психолога.

— Ваш дипломы, — он не дал ответ и повернул голову, рассматривая стены, украшенные рамками. — Государственный университет Токио, после два года в университете Иллинойс. И наконец практика, снова в Токио. Сначала частная, а теперь вы решили податься в больницу при университете. Захотели вернуться в альма-матер или есть что-то еще?

Женщина продолжала писать. Пауза затягивалась, Чишия равнодушно смотрел в сторону. Молчание его не беспокоило.

— Чишия, на последнем приеме у вашего лечащего врача вы упоминали о проблемах со сном. Кошмары, но не бессонница. В вашей семье кто-нибудь страдал расстройствами нарушения сна?

— Предполагаю, все дело в амбициях, — Шунтаро будто не слушал. — Вы добились, чего хотели. Уверен, Иллинойс принял бы вас с распростертыми объятиями, как и Токийский университет. Но преподавательская деятельность вас не интересует. Вам не так много лет, однако, как я понял, вы обладаете солидным опытом. Уверен, вы рассматривали для себя две возможности — отдаться деятельности в больнице при родном университете или же начать работу с заключенными. Вы здесь, а значит, последних вы решили приберечь на десерт.

— Какие у вас отношения с родителями?

Чишия медленно повернул голову и устремил взгляд на женский силуэт. А вот и третий шаг — поговорить о семье. Постараться найти причину в глубоком детстве. Возможно, ребенка подвергали физическому или эмоциональному насилию. Или же он и вовсе не знает своих родителей, потому что они отказались от него и передали на воспитание в приемную семью. Также был вариант с отцом или матерью, рано умершими. Или кто-то из родителей принял решение завести новую семью.

— Вы не найдете в моем детстве ничего интересного. Меня всего лишь мучают кошмары. Я хочу спать спокойно.

Ручка остановилась. Арима подняла голову и улыбнулась.

— Думаю, на сегодня хватит. Я выпишу вам рецепт, легкое снотворное. Пожалуйста, постарайтесь побольше гулять и дышать свежим воздухом. На следующей неделе мы продолжим во вторник, в то же время. Благодарю, что пришли, Чишия.

Он встал и поклонился, после чего направился к двери. Однако дернув за ручку, Шунтаро вдруг остановился. Среди дипломов он заметил кое-что странное, картину, единственную картину, что была в кабинете. На полотне было изображено чаепитие, и в героях Чишия безошибочно узнал Безумного Шляпника, Алису, Соню и Мартовского зайца.

— Что-то не так? — донеслось вслед.

— Во вторник, в то же время, — заучено повторил Чишия. — Благодарю за помощь, Онаки-сан.

Домой он вернулся раньше обычного и с некоторым удивлением заметил, что Нираги нет. На кухне нашлась кривоватая записка "Ушел гулять", сопровождаемая таким же кривым улыбающимся смайликом. Записку Чишия переложил в вазу, где обычно лежало печенье, после чего взялся за готовку, точнее все, что ему нужно было сделать, это разогреть ужин.

Дверь скрипнула и открылась в десятом часу, Шунтаро к тому момент уже устроился в гостиной, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки. Он читал энциклопедию по психиатрии и поднял голову, когда Нираги, грязно выбранившись, запнулся о порог и буквально влетел в квартиру.

— Сложный день? — в голосе Чишии звучало равнодушное участие. — В холодильнике контейнер, разогрей. Думаю, ты голоден.

Этот день обещал стать одним из значимых событий. Не так уж часто из рук руководителя целой страны удостаиваешься награды. Блистательный Иван Фролов прибыл сюда, дабы получить новое свидетельство своих заслуг. И событие это породило такую волну слухов и мнений, что можно было с точностью сказать: равнодушных, как и неосведомленных в стране не осталось. То тут, то там тихо обсуждались подвиги Фролова, строились предположения о том, как будет развиваться дальше курс Советского Союза на международной арене. Люди съехались со всей страны, понимая, что это шанс увидеться с ним перед долгим перерывом. Ну и, конечно, кто же упустит случай представиться лично Сталину, завести разговор, чтоб потом иметь возможность обратиться, в случае возникновения необходимости? Присутствующие предпочли одеться торжественно, ведь ситуация не просто того требовала, но и располагала блеснуть вкусом на великом сборище партийной элиты, других функционеров рангом пониже и, пес знает, кого еще. Зал был ярко освещен, но где-то рядом постоянно крутились офицеры НКВД, следя за порядком и безопасностью гостей. Не напрасно ведь резная дверь скрывает коридор, ведущий к отдельным комнатам. Сейчас даже она обрамлена золотистыми панелями, символизируя то ли лагерные врата в жизнь арестантов, то ли путь в сам Рай. Но в отличие от рая, жизнь – штука действительно непостоянная. Даже если ты уверен, что все заранее распланировал, учел возможные неудачи, по пунктам расписал свою жизнь до самой старости, то наверняка произойдет что-нибудь такое, что сомнет твой план, как пачку из-под папирос «Герцеговина Флор». И в такой момент вступает в игру умение приспосабливаться, менять планы прямо на ходу, вычеркивать неэффективные пункты и, счастливо улыбаясь неожиданностям, делать вид, что все идет так, как должно. Если же все это тебе не под силу, но без планирования ты жизни все-таки не представляешь, то будь готов, что мир потихоньку начнет тебя пугать. Просчитывание всех мелочей – это про него. Все-таки смена партийцев, пугающие исчезновения, прибытие сотрудников НКВД — набор факторов, способный сбить кучу планов и вогнать в панику о собственном будущем, а то и жизни. В Кремле, который был наполнен торжественностью, до краев, происходило нечто настолько странное, что даже приближенные к Сталину, будучи одними из самых способных и сильных функционеров, не знали, что произойдет. Вопросов было гораздо больше, чем ответов, а тем временем будто бы для каждого была угроза пропасть следующим. Что общего было в исчезавших? Разные биографии, партийные курсы, интересы и способности, семьи, анкеты и планы на будущее. Так и осталось невыясненным, почему кто-то возвращается через неделю, а кто-то уже никогда. В то же время некоторые, вернувшись, не приходили в себя больше месяца. Поговаривали, что в них замечали некоторые странности, которые ранее им были несвойственны, но всегда остается вероятность, что они всего лишь растеряв своим отсутствием. Интересно, близкие друзья заметят в них какие-то изменения? Победителей не судят, а Иван Фролов победила. Правда, сейчас его удачу можно сравнить с удачей человека, который засунул руку в кувшин с ядовитыми змеями и вытащил ужа… но все же хорошо закончилось. Или хорошо началось, потому что, то, о чем думает Сталин, это ведь только начало. Начало мирной жизни, где не станут разделять баррикады разных сторон войны и стены Лубянки… где Фролов больше не воюет. Жесткие глаза внимательно-пристально следят за оживлением присутствующих, за тем, как все проходит в норму, ему не нужно использовать датчики или молитвы, чтобы чувствовать, как сердцебиение, дыхание, все едва не останавливается. Это ведь ему даже при появлении новых лиц ему просто нет никакой необходимости представляться, его знают всегда и все. Его имя одно из тех в списке вип, которое стоит в самом его начале, даже если самого этого списка попросту не существует. Потому первым инстинктом было вспылить, отчитать Ивана за неоправданные риски, заставить пообещать никогда более не озвучивать подобное. До действия, впрочем, не доходит. Сталин думает, что уже взял контроль над происходящим в свои руки, но это очевидно лишь ещё сильнее подстёгивает в Иване желание начать свою собственную игру. Только одно дело слушать рассказы об аресте за неосторожное слово, как чём-то далеком и едва реальном, совсем другое уже столкнуться лицом к лицу, пережить лично. Сталин перед прикреплением награды всматривается в лицо офицера своим вечно пристальным взглядом, как будто, способен рассмотреть нечто, недоступное обычному человеческому глазу. Для всех ли своих подчиненных он рисковал собственной жизнью? Да, он помнил его достаточно храбрым и самоотверженным, но в разумных пределах. Фролов, о котором Сталин был осведомлен, понимал бы, что живым он спас бы куда больше людей, принес бы большую пользу, чем если бы умер ради кого-то одного. И всё же, мужчина пошел на этот рискованный шаг.
- Так точно, товарищ Сталин! Красная Армия готова выполнить любой ваш приказ! Она с радостью уничтожит всех врагов трудового народа.
Значило ли это что-то? Хороший вопрос, ведь почти каждая церемония награждения сопряжена с риском, и с политическим в том числе, например, когда награждаемый произносит слова, которые нужно изгнать из головы слушающих, изгнать любые сомнения в их истинном смысле и заодно самому не попасть под действие сомнений. Ответ Фролова Сталину предполагает риск, если награждение пойдет не так, то может вспылить Сталин, и последствия тоже не всегда легкие. Деловой какой! Только посмотрите на него… Обычно Сталин тоже не прочь побыть в центре внимания, но сегодня его преследовало чувство досады. Ответ Фролова смог показать его с определенной стороны, поэтому не стоило и стараться переспрашивать. Но вот на сталинском лице улыбка, а озвученная фраза действительно не звучит столь уж пугающе. Что не отменяет всех возможных вариантов, из которых Ивану просто повезет отделаться малым. - Что ж, раз так, то не будем дальше считать себя непутевыми и доверчивыми. Поскольку Вы признаете, что Красная Армия с радостью уничтожит всех врагов трудового народа, но сама состоит из какого-то иного народа, хорошо бы нам разрушить иллюзии присутствующих здесь товарищей. Мы награждаем Вас впервые и многого можем не знать. Так что представления советских людей о Красной Армии не то что бы будут совсем неверны. — обозначил Сталин, не убирая руки. - Просто военные редко доживают до глубокой старости — их профессия этого не предусматривает. Трудовой народ не хочет умирать так же, но разве же трусость, при всех ее недостатках, неплохо защищает от смерти? Тем более, солдаты обычно на полях сражений, а мирные, нормально не кушая, трудятся в городах, следовательно, мы видим их чаще. И я надеюсь, Вы не очень сердитесь на нас за ложные суждения о военных в сравнении с Вашими, Иван Денисович? — Сталин дразнит откровенно, его лукавая усатая улыбка обнажает ряд не слишком-то белых зубов и ярче зажигает искры в глазах. С интересом он рассматривает и самого офицера, когда тот выходит вперёд, но дает понять, что не время выбирать место, будто устраиваешься среди подушек расслабленно и комфортно, словно бы всю жизнь привык отдыхать именно так на европейских мягких диванах. Надо отдать ему должное: в роль автора героического поступка Иван вживается практически так же органично и легко, как Иосиф Виссарионович — в свою и это еще больше подстегивает интерес к происходящему.

Некоторые из беззаботных островитян уже расстелили свои полотенца в ряд на белых песчаных дюнах у самого края воды, под голубым небом. Песок под их спинами был горячим, но свежий бриз с пролива приносил прохладу. Мелкие волны лизали берег прямо у ног. Начинался прилив, и местные знали, что скоро им придется передвинуться подальше от воды, но эти мгновения середины октябрьского дня были слишком прекрасны, чтобы их прервать.. Гранитные выступы мыса склонялись в сторону пролива, защищая белый полумесяц пляжа от высоких океанских волн. Крики чаек доносились от скального островка, где были их гнездовья. Умевшие рисовать, говорят, даже плавали туда на лодке, чтобы делать эскизы птенцов, ожидающих, когда родители принесут им корм. Такое место по праву могло бы считаться райским курортом и одним из самых желанных мест отдыха у жителей. Чистейший белые пляж, тропические заросли, яркие зеленые леса, вулканы притягивали бы сюда многих искушенных туристов, кабы дружелюбная атмосфера. Теплый ласковый океан, покачивающее на своих волнах купающихся может тоже восприниматься по разному. Все индивидуально. Кому-то нравилось это ощущение легкости в теле, которое дает стихия, кто-то в восторге от прозрачности воды, потому что видно дно на несколько футов в глубину, или же женские ножки, шевелящиеся под водою. На фоне играет незатейливая музыка по какой-то радиостанции и кому-то это место кажется раем, а кому-то просто наплевать. Все, имеющие разума несколько больше, чем у рыбки из аквариума, по своему воспринимают и океан, и пляж, и происходящее. Тем более, что каждый на этой локации занимается своим делом, хотя все вместе называют это... как же? Как назвать место, где все еще было тепло и солнечно, бары только то и делали, что разливали бухло и считали баксы, правда, не от туристов, танцы, музыка, венки из цветов, и конечно же краткосрочные, нет, не курортные, но наверное, пляжные романы. Вот, кстати, симпатичный носик сморщился, едва девушка выдавила на ладошки чуть-чуть крема для загара и прошлась им по своим длинные точенным ножкам. Да детка, наконец то ты можешь расслабиться. Джерри уже представил, как там высматриваешь сначала свободное место, потом зонтик, лежанку, хорошо, если всё это еще возможно взять напрокат. Или приходится искать из того что есть. А может, прикупить ещё пару полотенец чтобы, если уж валяться, то не на земле. И как-то подозрительно поглядывает на остальных, как говорят психологи, синдром военного. Хотя никто не помышляет о том чтобы сделать тебе что-то не так. Да и мускулистый парень с красивой девушкой на пляжах не редкость. И Такер думает о том, как здесь тесно, иногда приходится перешагивать через загорающих, да и пляжи из местных казались чем-то, чего Такер еще не знал. Хотя, как ему это узнать, он не на машине, и не на мотоцикле, на котором классно рассекать воздух, но он лишён много чего романтичного. К примеру, ночью запастись попкорном, откинуть верх и смотреть кино из автомобиля, сидя на передних сидениях. Хотя, с другой стороны, что может помешать смотреть с мотоцикла. Джерри так думал. Не-а, если и был бы мотоцикл, то мотоцикл, то его будут собирать под его присмотром... возможно. пляж заполнялся отдыхающими, которые укладывались на свои полотенца и напитывались теплом под горячими лучами  тропического солнца, пронзительными воплями чаек и тихий шелест волн, набегающих на песок. Хрупкая золотоволосая девушка лежала на песке и, мечтательно улыбаясь, смотрела в склонившееся над ней лицо такого же светловолосого юноши. А он не сводил с нее влюбленного взгляда, и с его губ срывались нежные слова. Океан и морской соленый ветер, играющий с волосами, приятно щекочет лицо. Кожу немного обжигает от лучей солнца, но девушку спасает смуглая кожа. Идеальный день в идеальном месте. Немного отдохнуть от городской суеты, посмотреть на красоту природы, сделать сногсшибательные фотографии, подрумянить цвет лица и пропитаться морской солью – вот тот самым минимум, который запланирован многими. Да, все идет прекрасно с самого раннего утра и ровно до середины дня, пока Джерри не отправился к раздевалке, чтобы переодеться. Но, кажется, и ее хватает, чтобы перечеркнуть все то хорошее, что происходило ранее. Такер захватил с собой книгу, которую собирался дочитать в течение месяца, да так и не собрался. В городе на чтение совсем не оставалось времени – приходилось контролировать бьющую через край энергию бойцов, одновременно вести дела в клубе и разгребать горы бумаг, скапливавшихся на рабочем столе. Что, если бы он мог бы оставить шумный, суетный и целыми днями вот так беззаботно бродить по пляжу? Каково это – иметь возможность каждый день гулять по берегу океана и ценить самые простые радости, которые может предложить жизнь? В здесь этой суете выделялась молодая девушка, кормившая хлебом чаек. Она бросала куски каждый раз в новое место и смеялась, видя, как птицы бросались за добычей, отпихивая друг друга и издавая пронзительные крики. Одна чайка умудрилась подхватить кусок хлеба на лету и тут же рванулась за следующим, чем вызвала у девушки новый приступ звонкого смеха. Океан поет, зазывает своими шумными раскатистыми волнами. Такеру хочется нырнуть в него и превратиться в Посейдона, который живет в самых глубинах. Подниматься к кромке воды только во время шторма, чтоб отправлять в пучину моряков, или лунными ночами в лучах небесного светила. Отраженный свет - это ведь тоже свет, но почему он не ранит? Будь же проклят тот день, когда ради красивых видов, вдохновения и сомнительной книжки, придется еще хоть раз рисковать своими нервами. Кажется, роковой ошибкой стало во время этого небольшого стихийного бедствия подойти к раздевалке. Перед глазами резко все начинает плыть, словно Такера засунули в центрифугу и начали подготовку к полету в космос. Нормальность этого утра не предполагала непредвиденного риска для ребенка, и пляж для Такера, в телефоне которого, как назло разрядился аккумулятор точно раздвоился, породив параллельные реальности. В одной из них обычные люди распивали бодрящие напитки, каждый свой, обмениваясь сдержанно-тёплыми репликами. В другой беззаботная мать малыша превращалась в проказу на теле безопасности остальных Острова, словно эти расслабленные, пляжные эпизоды жизни - временное помешательство, на которое не имеют постоянного права ни он, ни другие жители. Ноги совершенно не чувствуют опору. Даже схватившись за тумбочку, перед глазами продолжается калейдоскоп лиц и предметов. Людей вокруг было немало, но либо Такер со своим приматом в короне и колючей проволокой на спине выглядит совсем уж угрожающе, либо люди как и везде, не отличаются особой отзывчивостью. Руку помощи не предложил ни один, как и телефона. Просто легкое путешествие по пляжу в красивых локациях, готово превратиться в худший кошмар в его жизни. Лоб покрывается испариной, сердце стучит о ребра так, словно вот-вот проломит их. Впервые в жизни ему становится не по себе от того, что он не знает, где найти мать малыша. Он не понимал, что конкретно делать, словно находился в симуляции с двумя вариантами ответа, от которых зависела концовка сюжета. Надеяться на то, что ребенок откажется познакомиться с огненным муравьем, чья боль при укусе, как от огня, а яд может привести к смерти, не приходится. Он всё барахтался в социальной неловкости и, тем не менее, переступал через неё, во многом из злости на собственный страх, словно тот пытался диктовать условия: «Нет, тебе нельзя его просто взять, ты потеряешь свободу и станешь очередным удобрением полиции». Насколько обоснован был этот страх? Как и любой другой, возникающий вне ситуации прямой угрозы, он был иррационален, следовательно - глуп. Джерри схватил на руки ребенка. Он не мог привыкнуть к тому, что дети плачут так часто, но сейчас он точно моряк в океане, должен был не потерять голову при зове сирены. За стенками действительно кто-то мелодично захлебывается новой волной подпирающих стонов. Волны экстаза рождаются на чьих-то пальцах, сжимаются чьими-то мышцами на чьем-то члене и выдавливают градиентный стон. Тихое и привычное мяуканье знакомое Джерри по своим девочкам, взрывается новым, несдержанным стоном.
- Мне нравится как ты это делаешь, - отрывисто вещает кто-то хриплым голосом, пока Джерри успокаивает плачущего малыша. - Хочу. Больше, мой жеребчик - секс - это не вульгарная порнуха по ТВ и не нежная эротика из женских романов, это что-то среднее, балансирующее на грани. А уж на какую сторону перевернуться решает кто-то один или, может быть, оба. Ненависть Такера от выбора теми, кто сейчас в раздевалке этой самой стороны, эхом разносится вокруг. Руки уверенней держат малыша, а желание заставить корчиться на песке от приступов невыносимой боли, от сильнейшего рычага локтя того, кто оставил на пляже ребенка без присмотра, все чаще посещает его. Мужчину одолевает гнев, бессильный, и от него он чувствует себя беспомощным и злится еще сильнее. Неимоверными усилиями ему удается сдержать себя и не разнести эту раздевалку. Он стучит с намерением попросить телефон. Крепко и уверенно, но это все идет в полный разрез с тем, как этот стук ощущается теми, кто внутри.
- Мне… - начал, было, говорить Огненноволосый, запинаясь. На самом деле, Джерри многое бы отдал, чтобы отмотать время назад. Наверное, никто так сильно не сомневается в собственных принятых решениях, как он. Вот и сейчас он только лишь скалится на их стоны про то, кто горячий и насколько глубже. - Жеребчик? Еще какую хню ты придумаешь? Жеребчик еще не знает, что такое «горячо», даже не догадывается. Хватит устраивать цирк, сейчас люди сбегутся, а поверь, одна на редкость нервная личность уже рядом. Са!!! - замахивается Такер на стену и сейчас действительно жалеет, что держит ребенка, а под рукой нет ничего тяжелого. С другой стороны, возможно, смерть будет быстрая, и он почти согласен пойти за белым флагом и попросить у кого-нибудь телефон позвонить Тее Моралез, если б не похабные фразочки в раздевалке, которые он уже терпеть не может. - Да заели!!!! — закатывает он глаза, но не отрывает от раздевалки взгляда, потому что не знает чего ожидать, и потому что еще чуть-чуть и в глазах начнет темнеть от ярости. Не желая, чтобы это случилось, Джерри бьет кулаком по стенке, чтобы те двое наконец заткнулись.

Такер с легкой задумчивостью рассматривал очередное творение логики своей жены. Как ценитель необычного он не мог остаться в стороне, чтобы не оценить идею близкого человека. Получилось красиво, даже очень и сердце трогало. Трусики, в котором было запечатлено желание Наталии были недешевыми и мокрыми. Будоражили воображение и давали нужные чувства. Не просто вещь. С помощью их владелицы им хватало игры красок и полутонов, как в картинах. Не просто красивый кусок ткани. Точно намного значимее. Это интересовало Джеффри больше, чем если бы дело касалось только просмотра порно вдвоем. Может быть, потому что ей было очень хорошо известно, насколько тяжело соблюдать выдержку. Вероятно, даже куда лучше, чем остальным парам, находящимся в торговом центре. И уж точно лучше, чем охраннику, мнение которого Такера не особенно заботило и хочет ли он, чтобы люди вокруг услышали его ценное мнение. Мы все не можем знать когда появится то самое чудо, но ждем его, как, к примеру, подарок на Рождество. Разве что не встаем рано и не бежим смотреть принёс ли Санта подарок. И от этого столько радости, но прокатывает когда тебе пять и ты ещё веришь, что это чудо будет каждый год. Рассказы родителей, что чудеса бывает и зубные феи и вся другая нечисть. Смешно. В такие вещи, например, Такер перестал верить очень давно. Нельзя сказать, что это случилось в пять, но точно в десять после того, как бабушка решилась переодеться в Санту и очень жестко спалилась. Вся вера в чудеса когда-то заканчивается и вот сейчас, когда Такеру уже 30+, в нем порою просыпается желание увидеть чудеса. Так было и в этот раз. Поездка в один из торговых центров Монтерея не была долгой, и несмотря на то, что он вполне мог бы задержаться на часок другой, чтобы, к примеру, поглазеть, чего такого экстраординарного есть в местных магазинах, экс-чемпион как-то интуитивно чувствовал, что нужно скорее вернуться домой. Такеру аж захотелось закатить глаза, но он решил сказаться очень воспитанным. Объяснений такой спешке не было. Все у них было достаточно спокойно, даже секьюрити все это время не докучали своими напоминаниями правил поведения, что уж говорить о том, чтобы как-то беспокоиться и положении дел семьи Такер. И все ж-таки на душе у Огненноволосого от прикосновений жены было неспокойно. Когда ее любопытные пальчики, пока, конечно, не ведомые его ладонью, коснулись его члена, он сглатывает, показывая, что можно сжать чуть сильнее. Но именно сегодня, 12 июня, Такер впервые жалеет о том, что супруга не купила для спальни шторы блэкаут. Правда, чем больше он думал об ответственности жены, тем паршивее становилось от того, что кое-какое свое дело супруга так и не довела до конца. В какой-то момент – Джеффри и сам упустил, когда именно это произошло, Он слегка сжимает зубы от лёгкой досады от ее бестактного поведения:
- Что за сеанс спонтанного стриптиза? Наталия! Ты с ума сошла?! – после того, как модель на свой страх и риск, причем без всякого стеснения сняла с себя промокшие насквозь трусики, уже было не до красивых речей. Но самое удивительное то, что позже они оказались где-то под покупками. Как новый купальник или нижнее белье. Или даже трусиков. Вот, это уже точно была заявка на победу. Такер преодолевает пространство торговой площадки, и чудом умудряется едва ли не вырвать сумки из рук супруги. - Я сейчас посмотрю на указатели и попробую определиться, куда тебя затащить, а ты уж потрудись объяснить, что ты здесь устроила, - мужчина был даже не зол, скорее обескуражен, потому что знал наверняка, что сам он уж точно ничего не предлагал и не делал того, чтобы раскрепостить супругу, и уж тем более вызвать столь бурную реакцию. Страсть имеет темно-красный цвет вызревшей крови и вероятной расслабления, но супружеский секс имеет ярко-красные всполохи ярчайшего пламени самого высокого костра. И если бы можно было, Наталия бы возвела его немедленно. Джеффри никогда не был против того, что его супруга испытывает чрезвычайную привязанность к сексу с ним во всех его проявлениях. Вот только проблема заключалась в том, что как раз именно он был причиной ее неконтролируемого неистовства, от которого пару раз даже темнело в глазах. Бывало по-разному, ведь характеры, что у Джеффри, что у Наталии был отнюдь не сахар, и флегматичностью и изрядным спокойствием оба вовсе не отличались. Вообще-то можно было бы искренне оскорбиться такому поведению со стороны супруги, потому как ни разу за время семейной жизни, Джеффри не давал женщине ни единого малейшего повода хоть как-то усомниться в его любви и желании ее тела. И было это чистой правдой.
- Джеффри, попробуй меня догнать. Где тут туалет?
- Ты ставишь меня в жутко неловкое положение. Что, если я буду выглядеть глупо, как когда догонял твою машину по пути сюда? — не если, а наверняка. Раньше Такер не подумал бы, что такая извращенная скромность может возбуждать. Наталия тревожила его мысли и его сны каждый божий день и каждую ночь и Джеффри потер виски и решил, что идти нужно по отработанной схеме, а там они вместе уже разберутся что к чему. Потому, не собираясь никого догонять, она быстро настрочил смс-ку жене, мол, да, я в курсе, что из догонялок ничего не выйдет, проверь ещё раз указатели по полной.
- Пойдем, поиграем?
Вполне возможно, что это была всего лишь излишняя мнительность, но Такер решил понаблюдать, временно больше не отпуская подобных комментариев. Он рассматривал жену с нарастающим… замешательством? Ведь не был окончательно уверен, какие такие мысли сейчас шевелятся в ее голове, и ему оставалось утешаться прикидками.

в охоте всегда есть двое — охотник и добыча, но быть добычей эвтиде не нравится; ей не нравится чувствовать чужой, тяжелый взгляд на себе, не нравится ощущать эту удавку на шее, когда за каждым ее действием — следят. но люди ко всему привыкают и она дает себе обещание, к этому она тоже — привыкнет. привыкнет к тому, что теперь она навсегда попала под подозрения верховного эпистата, что амен будет следить за ней так же, как и она за восходом и заходом солнца.

им говорят — не смейте попадаться; им говорят — бойтесь тех, кто откроет на вас охоту, но что делать, если жертва и охотник меняются местами? она не знает. все, что она понимает — амен противоречит себе гораздо больше, чем того хотел бы он сам; амен смотрит на нее чаще, чем должно; он проверяет ее возможности писать и лишь хмыкает, поджимая губы — он догадывается, он должен догадываться, но почему тогда эвтида лишь сильнее хочет опалиться об этот огонь?

амен — опасность, он похож на крокодила, что обитает в ниле и лишь дожидается своего шанса кинуться на добычу; но эвтида сама идет туда, эвтида сама допускает обыск своего жилья, сама допускает того, что ее зовут на задание — и она идет; исман погиб не просто так, исман не мог умереть так глупо, исман не мог просто взять ее и покинуть.

или мог?

неужели смерть оказалась лучше, чем жизнь?

эвтида не знает. все, что она знает — у амена горячая кожа, а цвет ее бледный, как и белые волосы; все, что она знает — амен по ночам видит кошмары и она знает их, понимает, но принять не может — неужели из-за одного ублюдка жизнь всех черномагов поставлена на кон? ей не хочется верить, но сделать она ничего не может и по ночам она накидывает на себя плащ, кутается в него и надевает маску, лишь бы никто не увидел ее лица, но когда все идет не так? когда все оборачивается тем, что она

оказывается схваченной?

черномаги были под запретом, их пытали и убивали, и она знает это. она должна бояться этого, она должна стараться избегать всего, но их ловят — ее и рэмисса, который пошел туда просто по глупости, не послушался ее, не внял тому, что она просила его остаться; но они же были друзьями, они же были теми, кто всегда должен держаться вместе, не так ли?

амен настигает их в доме, амен ловит их и, пусть под маской ничего не видно, эвтида знает — амен в курсе, кто она такая. невозможно не догадаться, что под тканью скрывается девушка; в комнате тихо, в спальне амена всегда — порядок, и эвтида себя чувствует сейчас птицей в золотой клетке. отсюда не сбежать и ее счастье, что кинули менно сюда, а не в темницу, но в мыслях только одно не дает покоя — что будет дальше? неужели она так и закончит?

но ее мысли прерывает тот, кто волновал ее сердце, кто занимал все ее мысли — амен врывается в комнату и она поднимается почти рефлекторно, вскидывает руки, словно это может помочь закрыться от удара, но не успевает: он припечатывает ее к стене так, что зубы встречаются друг с другом и эвтида лишь тихо стонет.

пару секунд она тратит на то, чтобы хоть немного прийти в себя и вспомнить, как дышать.

— что ты сделал с рэймсом?, — вопрос вырывается гораздо быстрее, чем должен. она знает — нужно волноваться о себе, нужно постараться хоть как-то вырваться и сбежать, даже если придется сгинуть в пустыне, но амен... амен всю жизнь тренировался для того, чтобы охотиться. он — прирожденный охотник и от него не сбежать, а слова чужие сейчас обжигают так сильно, что она чувствует, как задыхается.

— и что же, господин верховный эпистат, убьешь меня теперь? кинешь в клетку? запытаешь до смерти?

страх превращается в гнев — на себя, на охоту, на амена. страх трансформируется, заставляет грудную клетку дышать и эвтида выдыхает сквозь сжатые зубы:

— почему ты не кинул меня в пыточную?

aen elle цирилле не нравится — ей хочется домой, ей хочется в каэр морхен, ей хочется снова ощутить себя ближе к ведьмам, чем к эльфам. они — не похожи на них, людей. они все такие красивые, утонченные, желающие недостижимого, ходящие с прямой спиной и только некоторые из них опускают собственные глаза, словно подчиняясь кому-то. какой-то невидимой силе, которая однажды сказала, что так и должно быть — цирилле не нравится это, ей хочется плеваться, ей хочется сбежать отсюда, но выхода — нет.

когда ей представляют сначала эредина, она давит в себе желание спрятаться за фигуру авалакха так, словно он может быть щитом и мечом ее, но правда глаголет то, что у нее нет ни первого, ни второго и поэтому взгляд чужих глаз приходится выдерживать самой. ее никто не похвалит, ей никто не скажет, что она хорошо потрудилась, потому что все, чего она достойна — чужие слова о том, что она должна сделать, даже если не хочет.

они все, наверняка, знали. знали, что она не захочет ложиться под короля, что ей будет это не в радость, что она будет пытаться оттягивать это все, но у цириллы просто нет другого выхода. она знает — ее отпустят только тогда, когда она сможет родить ребенка, вот только это дитя ей нужно не больше, чем ведьмаку лапти. но цирилла девочка умная, цирилла умеет держать себя в руках и даже если ее выгоняют в первую ночь из чужих покоев, даже если после ее ласкают лишь пальцами, словно возвращая в мир того, что чужие руки могут нести не только смерть и страх — ей страшно. а еще бьет по самолюбию.

каждое утро ее одевают в платья, каждое утро ей заплетают волосы и, смотря в зеркало, цирилла просто ненавидит это отражение — это не она, она ведь так долго бежала именно от этого, так почему она вернулась? чтобы спасти других, или чтобы спасти себя? она не знает. не готова узнать, если быть честной с собой, но все равно позволяет — однажды, когда она взбрыкнула, пришел авалакх и они ( снова ) поругались.

вот только с каждым днем находиться здесь все было еще более утомительно — вечно хорошая погода, лучшая еда, напитки, вода. здесь все было — лучшим, таким отличительным от того, к чему она привыкла, что когда ей говорят, что сам эредин хочет видеть ее на позднем ужине — она едва ли не просит передать ему неприличный жест, но сцепляет зубы и губы и...

идет. с совершенно прямой спиной она садится за стол и только когда заглядывает в чужие глаза — тушуется.

— не смотри на меня так, словно видишь впервые, — она подхватывает бокал с вином и чуть заметно покачивает его в пальцах, прежде чем сделать глоток. эредин же.... даже сидя вот так вот, ничего не делая, он привлекал к себе внимание — стать, гордость, сила, волосы воронова крыла и глаза, что следят за каждым ее движением. и все это заставляет ее повести плечами, делая очередной глоток.

— если ты хочешь спросить как дела с королем — он продолжает уходить каждую ночь, оставляя меня в одиночестве и не трогая. иногда мы играем в шашки, но не более, — и зачем она говорит это? разве авалакх не докладывает ему об этом всем? она не знает, но неловкость этой встречи она терпеть просто не может, — но ты и... сам это знаешь. авалакх наверняка тебе все рассказал.

Ему намекнули, что у Рук та же проблема, что когда-то была и у него. Вокруг полная задница и все смотрят на тебя в надежде на спасение, а ты понятия не имеешь чем не то что кому-то, себе чем помочь!

Ему сказали дать Рук пару напутственных слов, но в суматохе общего кошмара забыли, что Адаар, он… ну. Адаар. Ему как бы тоже очень сильно не хватало напутственного слова! Он не нанимался опять спасать мир, этим должны были заниматься те, кто за десять лет рассосался по всему Югу и укреплял свое положение! На что ему доверили выбирать Верховную Жрицу? А зачем надо было мучаться с тем, кого посадить на престол Орлея? Ох, ну и вспотела у него тогда жопа, стоя перед императрицей, ее братом и любовницей… но это было тогда. Что же им было делать сейчас?

Валить до того, как в Инквизиции поняли, что за эти годы он совсем не поумнел. А куда?

А в глушь. Желательно, где всем насрать на то, что ты Инквизитор.

Морозная котловина выглядела как никогда заманчиво, а вездесущие элувианы позволили добраться до нее в считанные часы. Сам он понятия не имел, как это работает, но в этом, слава Андрасте, прекрасно разбирались другие. Морриган или сама Рук, главное, что они не требовали от него хотя бы этого.

План был прост: послать все к чертям и просто гулять. Немного половить рыбу, отбиться от диких животных, послушать пение съедаемых огромными пауками сверчков, посмотреть на восход с тевинтерских руин. Адаар думал, что будет достаточно взять запас вытяжки эльфийского корня, припасы и оружие, прямо как в старые добрые времена. И уйти тихо, чтобы никто не знал куда.

К сожалению, последнее было совершенно невозможно. Ага, сейчас, уйдет он, а его потом за рога обратно притащат и он же будет виноват! Ну нет уж, он же не дурак, он тоже умеет строить сложные схемы! И вообще, по отчетам, недавно в Ферелдене видели Хардинг в компании деда и скелета в сапогах, а раз можно им, значит можно и Рук, и самому Адаару! Так что нечего стыдиться!

— Привет!

Они договорились встретиться на месте. Адаар пришел даже пораньше, успел разговориться с часовыми в лагере неподалеку, потерять и снова найти угощение для оплотного зверя.

— Нам надо будет заглянуть в оплот и… — он на секунду сбился, вспоминая, как правильно. — выразить жителям свое почтение. Надеюсь, ты не против?

Надо было спросить, все ли у них хорошо. Хотелось надеяться, что да, и что в Морозную котловину порождения добраться не успели. А если и успели… не впервой любоваться видами под хруст костей каких-то тварей. И как хорошо, что Рук — настоящая Серая Стражница и точно-точно почувствует скверну. Эх, знал бы он секреты Серых Стражей тогда, десять лет назад, ходил с Блэкволлом по Глубинным тропам до тех пор, пока тот не признался бы в обмане.

— О, и еще! — он передал Рук небольшой мешочек с яблоками. — Это для Сторваккер. Тебе понравится!

Ему намекнули, что у Рук та же проблема, что когда-то была и у него. Вокруг полная задница и все смотрят на тебя в надежде на спасение, а ты понятия не имеешь чем не то что кому-то, себе чем помочь!

Ему сказали дать Рук пару напутственных слов, но в суматохе общего кошмара забыли, что Адаар, он… ну. Адаар. Ему как бы тоже очень сильно не хватало напутственного слова! Он не нанимался опять спасать мир, этим должны были заниматься те, кто за десять лет рассосался по всему Югу и укреплял свое положение! На что ему доверили выбирать Верховную Жрицу? А зачем надо было мучаться с тем, кого посадить на престол Орлея? Ох, ну и вспотела у него тогда жопа, стоя перед императрицей, ее братом и любовницей… но это было тогда. Что же им было делать сейчас?

Валить до того, как в Инквизиции поняли, что за эти годы он совсем не поумнел. А куда?

А в глушь. Желательно, где всем насрать на то, что ты Инквизитор.

Морозная котловина выглядела как никогда заманчиво, а вездесущие элувианы позволили добраться до нее в считанные часы. Сам он понятия не имел, как это работает, но в этом, слава Андрасте, прекрасно разбирались другие. Морриган или сама Рук, главное, что они не требовали от него хотя бы этого.

План был прост: послать все к чертям и просто гулять. Немного половить рыбу, отбиться от диких животных, послушать пение съедаемых огромными пауками сверчков, посмотреть на восход с тевинтерских руин. Адаар думал, что будет достаточно взять запас вытяжки эльфийского корня, припасы и оружие, прямо как в старые добрые времена. И уйти тихо, чтобы никто не знал куда.

К сожалению, последнее было совершенно невозможно. Ага, сейчас, уйдет он, а его потом за рога обратно притащат и он же будет виноват! Ну нет уж, он же не дурак, он тоже умеет строить сложные схемы! И вообще, по отчетам, недавно в Ферелдене видели Хардинг в компании деда и скелета в сапогах, а раз можно им, значит можно и Рук, и самому Адаару! Так что нечего стыдиться!

— Привет!

Они договорились встретиться на месте. Адаар пришел даже пораньше, успел разговориться с часовыми в лагере неподалеку, потерять и снова найти угощение для оплотного зверя.

— Нам надо будет заглянуть в оплот и… — он на секунду сбился, вспоминая, как правильно. — выразить жителям свое почтение. Надеюсь, ты не против?

Надо было спросить, все ли у них хорошо. Хотелось надеяться, что да, и что в Морозную котловину порождения добраться не успели. А если и успели… не впервой любоваться видами под хруст костей каких-то тварей. И как хорошо, что Рук — настоящая Серая Стражница и точно-точно почувствует скверну. Эх, знал бы он секреты Серых Стражей тогда, десять лет назад, ходил с Блэкволлом по Глубинным тропам до тех пор, пока тот не признался бы в обмане.

— О, и еще! — он передал Рук небольшой мешочек с яблоками. — Это для Сторваккер. Тебе понравится!

Ее лицо было таким спокойным и безмятежным, что если бы не бледность, можно было запросто решить, что она просто спит. Заботливо расчесанные локоны водопадом рассыпались по ее плечам и подушке - даже после смерти они не утратили своего богатого блеска. Что и говорить, при жизни она была воистину прекрасна.

Но смерть шла ей к лицу больше.

Он стоял над ней, задумчиво сложив руки. Скорее всего, подумалось ему, она спустится в свой Ад, когда могла найти свое место в Вальгалле. И пусть она не была ни достаточно воинственна для этого права, ни тем более благородна, он бы смог устроить ей лучшую загробную жизнь. Если бы только она до самого конца не оставалась фанатичной до своего Христа сукой. 

Джейн не была хорошим человеком. Боги, да что сейчас, что тогда - не найдется существа, за которым не числился хотя бы один грешок. Но Джейн бы позавидовали даже самые отпетые, отвратительные грешники. И как она умудрялась при этом взывать к своему Богу каждое воскресенье, уповая на прощение? Джейн, как и многие смертные этого века, оказалась удивительно лицемерна. Но, тем не менее, она была его супругой, пусть между ними и не было любви - только очередной холодный расчет. Она была нужна Хави, как и он оказался для нее удобен - ни больше, ни меньше. "Это всего лишь бизнес, Хави", - говорила она, прыгая на своем телохранителе прямо на диване в их доме. Ей нужны были его деньги, ему - ее титул. Поэтому ему было глубоко плевать, с кем и когда она трахалась - главное, чтобы ей хватило ума не таскать их в его спальню.

Они даже не спали вместе: ее комната находилась на другом конце коридора. Что и говорить, Хави даже практически не ночевал дома, полностью занятый своей работой в городе. "Это всего лишь бизнес, Джейн", - говорил он ей, когда она поздней ночью закатывала истерики только потому, что папарацци успели заснять его в компании с какой-нибудь моделью или актрисой, с которыми просто здоровался или же перекидывался парой дружеских фраз. Может быть, она и позволяла себя застукать со своими любовниками только потому, что хотела вызвать ревность? Женщины - сложные существа.

Теперь она навсегда ушла и унесла с собой чьего-то ребенка, которого носила под сердцем. Хави прекрасно знал, что ребенок ему не принадлежал, но ему было удобно, чтобы пресса думала иначе. Несмотря на свой несносный характер, на публике она являлась самим воплощением слов "благородие" и "достоинство", а потому ни у кого даже не возникло подозрений, что их любимая Джейн, которую ее покойные любящие родители назвали в честь своей любимой писательницы, могла за одну только неделю по два круга собрать сразу все семь смертных грехов.

Но для той Джейн, которая периодически занималась благотворительностью (бездумно тратя его, Хави, деньги), требовались соответствующие похороны. Для людей она была едва ли не святой, а потому и проводить ее следовало со всем размахом. На ее счастье Хави знал, кто мог ему с этим помочь.

Из всех богов другого пантеона Аида он, пожалуй, уважал больше других. "Нашел родственную душу, да?" - с ехидством спрашивал его Хугин. "Вам, старикам, иногда полезно собраться вместе," - вторил ему Мунин. Один устало отгонял надоедливых птиц прочь. С владыкой Подземного царства Аидом у него не было ничего общего, куда легче было смешать воду и масло. Но он мог понять его, а для поддержания связи этого было вполне достаточно.

Милая девушка в коридоре предприняла честные, похвальные попытки его остановить:
- Простите, сэр, но вы не по записи... сэр!

Один лишь только рассмеялся - дружелюбно и с легкой хрипотцой, - потому что его очевидно рассмешила попытка девицы остановить его руками, когда он не только не остановился, но даже не шелохнулся. Право слово, лишь только пиджак смяла.

- Перестань, дорогая. Он всегда меня ждет. - И толкнул тяжелую дубовую дверь кабинета.

Ну только поглядите на него, даже по телефону не разговаривает. Один замер на пороге лишь только на долю секунды, позволив ему оценить ситуацию, пока секретарша за спиной пыталась толи протиснуться мимо него в кабинет, толи объясниться. Ну что за дела. Один слабо покачал головой, растянув губы в слабой полуулыбке.

- Совсем их не жалеешь, а? - поинтересовался он.

Его не приглашали - это так. О его приходе даже не оповестили заранее. Но правила смертных не имели веса, когда дело касалось имени Всеотца.

Один прошел в кабинет, плюхнулся в кресло напротив и поставил на стол запечатанную бутылку медовухи - продукт, чей рецепт не смогла повторить еще ни одна пивоварня. Удобно иметь в руках легальный бизнес.

- Давно не виделись, мой старый друг. - Произнес он. - Как дела? Работа? Еще не надумал взять долгосрочный отпуск?

[indent]Подобные совещания всегда затягиваются допоздна. Подобные совещания всегда утомляют, а после начинают легонько раздражать – как комар, летающий над самым ухом жаркой летней ночью. Хави даже уже и не слушал возбужденный щебет своих подчинённых, которые махали друг на друга руками с документами и графиками, стараясь на повышенных тонах доказать свою правоту. Он вздохнул и запрокинул голову к потолку, разминая шею.
[indent]Смертные.
[indent]Стоило ли тратить свою и без того короткую жизнь на подобный вздор? С их точки зрения, должно быть, и стоило. Это они торопятся, зная, что им отведено в лучшем случае восемь десятков лет, в худшем – их скосит нежеланная и неизлечимая болезнь. Но разве в столь поздний час не правильнее ли для них будет вернуться домой, поцеловать в макушку своих детей и позволить жене снять скопившееся за день напряжение? Хави положил руку на стол и поднялся, не сдержав зевка. Люди за его столом мгновенно замолчали, и, как один, повернули к нему головы.
[indent]- Друзья мои, к чему бессмысленные споры? – произнёс он ласково, как отец, старавшийся успокоить разрыдавшегося в истерике ребёнка. - Каждая ваша идея достойна внимания, так к чему вы тратите своё и моё время?
[indent]- Но, сэр...
[indent]Хави поднял палец, дав понять, что не окончил говорить. В конце концов, и его терпение имеет границы.
[indent]- Идите домой, отдохните. А завтра к обеду я буду ждать ваши отчёты на своём столе. – Сказал он и для ясности добавил: - Свободны.
[indent]Зал заседания опустел достаточно быстро, и Хави был последним, кто его покинул. Как, впрочем, и весь офис, спустившись на нулевой этаж и сев в машину, где за рулём его уже ждал подозрительно весёлый Фреки.
[indent]- Трудный день, босс?
[indent]- Трудные подчинённые.
[indent]Они плавно выехали из подземной парковки, и к своему удивлению, Хави обнаружил в подстаканнике свежий кофе. Поймав в зеркале заднего вида озорной взгляд Фреки, он вздохнул, взял бумажный стаканчик и отпил. Горький.
[indent]- Мы не едем домой. – Заключил он.
[indent]- Мы не едем домой. – Радостно подтвердил верный спутник.
[indent]Вот же засранец. Один перевёл взгляд на проплывающий в боковом стекле ночной Лондон, расслабив плечи. Безнаказанность привела к вседозволенному поведению любимого помощника, и порой Фреки, как разыгравшийся пёс, начинал наглеть – того гляди потеряет над собой контроль и начнёт вилять хвостом.
[indent]Но на то он был любимым помощником, наравне с Гери, Хугином и Мунином, а потому и это его поведение Всеотец со свойственной себе снисходительностью ему простил.
[indent]- Что случилось?
[indent]- Мы нашли норну.
[indent]Один быстро перевёл глаза на зеркало заднего вида, надеясь, как и минутой ранее, пересечься взглядом с Фреки, но тот теперь делал вид, что ему нужно внимательно следить за дорогой.
[indent]- Где она? – тогда потребовал ответа Один.
[indent]Но вопреки ожиданиям, ответ последовал не сразу – сначала губы Фреки тронула широкая, довольная улыбка. Был бы котом, подумалось асу, то немедленно бы заурчал и потребовал ласки за проделанную работу.
[indent]- Так прямо же здесь, босс. – Наконец, сказал волшебный зверь и беспечно пожал плечами, вызвав ещё больше вопросов.
[indent]- Здесь?
[indent]- Здесь.
[indent]Вотан медленно опустил стаканчик обратно на подставку и накрыл ладонью кожаное сиденье; осознание наползло на его лицо мрачной тенью. И словно бы в подтверждение, он почувствовал слабый удар и, казалось бы, сквозь журчание мотора расслышал приглушённое мычание.
[indent]Идиот! Что один, что второй! Сколько раз он говорил им не смешивать обе его жизни? Сколько раз говорил не использовать эту машину? Сколько раз...
[indent]- Если она заляпает багажник, я заставлю тебя вымыть всю машину зубной щёткой. – Пригрозил Всеотец.
[indent]В ответ Фреки только лишь задорно рассмеялся, да включил радио.

* * *

[indent]Весь путь занял от силы часа два. Им повезло – в будний день пробок на выезде из города не оказалось, а потому они беспрепятственно выехали сначала в сельскую местность, а после в сторону леса, где в конце извилистой дороги, даже не покрытой асфальтом, их поджидал дом на холме.
[indent]Свет в окнах горел, отчего Один сделал вывод, что Гери уже поджидал внутри – наверняка приехал заранее и всё подготовил как для своего владыки, так и для его гостя. Фреки аккуратно завёл автомобиль в гараж, и Один, наконец, вышел наружу. Не то, чтобы боги могли ощутить дискомфорт от долгого нахождения в одной позе, но к своему удивлению он оказался рад променять запах кожаного салона на затхлый металлический запах гаража с примесью масла и красок.
[indent]Он обошёл машину и спрятал руки в карманы, дождавшись, пока Фреки включит в помещении освещение и откроет дверцу багажника, после чего выразительно уставился на связанного по рукам и ногам тощего человека с кляпом во рту.
[indent]- Это «он». – Уточнил Один, вскинув бровь.
[indent]- «Он», «она», какая разница? Мы живём в продвинутом веке, босс, местоимения утратили силу!
[indent]Один шумно выдохнул и перевёл взгляд обратно на норну. Это воплощение было темноволосым и действительно худым – из-под ворота мятой рубахи выступали острые ключицы. А из-под спутанной длинной чёлки на него смотрели такие же тёмные миндалевидные глаза, и Всеотец наклонился ближе, опершись рукой о бортик багажника, чтобы взглянуть в них внимательней.
[indent]- Ты не Урд и не Верданди. – Сразу же понял он.
[indent]- Это Скульд. – Учтиво подсказал Фреки, но Один лишь только покачал головой, прикрыв глаза.
[indent]- Нет, идиоты. – Сказал он, выпрямившись. – Вы поймали не того.
[indent]Внутри стала медленно закипать злость.
[indent]- Вы поймали... мойру.

Смертным так хочется верить, что жизнь их и пути их земные неразрывно связаны с Его интересом и Его планами на каждую душу, народившуюся на Тверди. Верят ведь всем сердцем, что смотрит Он на них со своего трона и думает о каждом, следит зорко и пристально за каждым помыслом и направляет, дает испытания при прегрешениях и ждет его у себя в садах Эдема. Словно делать Ему нечего, Бог давно наплевал на этих тварей, уже много веков как. Сначала ангелы еще суетились, спускались на Землю, ступали в контакт с неразумными смертными тварями, но потом, видимо, всем это развлечение надоело, обстряпали рождение сына, запаслись фанатиками, записавшими по памяти каждый шаг балбеса, да и повелели теперь чтить святое писание и надеяться на второе пришествие.
Похоть лишь спрятала краешек улыбки в длинном мехе воротника, на долю секунды ныряя в свои размышления и отвлекаясь от нестройного гомона вокруг. Люди ели, пили, грели себя изнутри чувством превосходства (с учетом того, сколько людей вокруг замка не ело, не пило и пыталось согреться в задымленных лачугах, кутаясь в обноски и ютясь на прогнивших соломенных тюках), и думать не хотели о спасении собственной души, об этом они подумают потом, когда будут отходить ко сну и по вбитой с детства привычке прочитают наспех молитву, попросят Господа не забирать их сегодня, поблагодарят за хлеб, подождут, пока прислуга в ногах пристроит грелку и завалятся спать, не подозревая о том, что Господу они нужны, как зубы в заднице. Ему на столько нет дела до их крошечных сердечек, что даже сама природа их разгоряченной крови, не дающая им здесь всем замерзнуть насмерть, то подарок сил совершенно других, тех, кто как раз искренне заботится об их телах и душах, просто выстилает им дорожку немного не в сады Эдема, но это — уже совсем другая история.
— Не будь занудой, — вполголоса проговорила сущность, ощущая, как ее тонкая невидимая сеть ее влияния рассыпается под взмахом руки брата. — Я все равно не допустила бы, чтобы они испортили нам разговор. А так — хоть повеселятся.
Нет, они могли и не веселиться. Они могли начать хватать друг друга за грудки, бить друг другу морды, спускать с лестниц за непристойные взгляды или слишком долгие улыбки чужим дамам, они могли вызвать переполох и проявление любого другого греха, кроме двух собравшихся. Гнев? Легко, брату не надо даже рядом стоять, чтобы какой-нибудь приличный человек, вон тот, ближе к окну, например, выбил последние передние зубы своему визави, который за миг до этого отпустит сальную шуточку или погладит собеседника по предплечью, не скрывая намеков на продолжение этого вечера. Зависть? Еще проще. Алчность? Ну, как вариант. Но Гордыня прав: сначала дела, потом — все остальное. Придется сосредоточится.
— Потомки Птолемея, — протянула Похоть, широко улыбаясь, — если бы они еще не нагуливали бастардов и не выдавали бы их за законнорожденных. Или не выдавали, что все равно не мешало им занимать престол... Было забавно, я помню, почти так же забавно, как начало времен, но тут, здесь, — она уперлась кончиком указательного пальца в грубое липкое дерево столешницы, — придется следить чуть пристальнее, если ты хочешь замкнуть их строго в рамках одной крови. Не давать им шанса ммм... согрешить с конюхом, пока муж мается от подагры.
Она поняла, что брат имел в виду. Помнила прекрасно, как в те времена, когда Господь уже отворачивался от своих созданий и когда провозгласил инцест богохульным делом, как в египетской династии с равным успехом рождались прекрасные телом и духом дети и перекошенные полоумные бедолаги, едва доживающие лет до двадцати, мучавшиеся от боли каждый миг своей законнорожденной царской жизни. Если бы люди додумались провести хоть какие-то наблюдения — многое бы поняли. Но в те годы это было полем для игр преимущественно Гордыни, а здесь и сейчас...
— Боюсь спросить даже, зачем тебе это надо, но в целом я могу предложить тебе несколько вариантов на выбор: укажи мне пальчиком на тех, кто тебе интересен в твоих политических играх, а я или лишу их интереса к кому-либо вовсе и пусть размножаются через силу, как того и хотел Отец, без интереса и страсти, хотя для меня, — она демонстративно положила ладонь поверх мехового воротника накидки и покачала головой, — это сущее мучение, или пускай искренне стремятся удержать свое наследие в пределах крови. В любом случае боюсь представить себе грандиозность твоих планов, Церковь от этих мест скорее всего отвернется, не боишься, что верные псы Ватикана нагрянут сюда с вилами и факелами за подобное?
На фоне тех шагов, которые наверняка просчитывались в голове первого из семерых, все остальные выглядели подчас так мелко и ничтожно, что хотелось смотреть на старшего с нескрываемым восхищением. А быть может это просто аура влияния Гордыни затрагивала не только умы смертных или бессмертных душ, но и то, что можно было бы назвать душой у самих грехов. Думать об этом было слишком сложно, проще было покориться и насладиться ощущением величия, тем более, когда все вокруг именно так себя и вели, с большой охотой щеголяя друг перед другом собственным эго и растворяясь в захлестывающем разумы тщеславии. Воистину отмеченный судьбой замок среди бездушных гор на неприветливом севере.

Придворная знать завистливо скрывала свои надменные улыбки за веерами, всё ещё не понимая, каким образом эта дикарка сводит с ума королевских персон. Вихрь интриг и сплетен витал в воздухе, усиливая волнение и любопытство. Селина, в свою очередь, не ожидала такого поворота событий, но они были ей на руку. Со второго этажа своего личного балкона она одарила свою подданную одобрительным кивком. Морриган же не нужно разрешение, она и так берёт то, что ей по праву. Её янтарный взгляд был полон неподдельной страсти: она уже предвкушала следующий ход в своей Игре на поле интриг и власти.
— Я думала, что ты испугаешься... как обычно... — хитрая улыбка не сползала с лица ведьмы. Зачем ей какая-то искусственная фарфоровая маска, если Морриган всю жизнь играла не свою роль: примерная дочь, защитница Ферелдена, теперь же золотая рыбка на посылках — всю жизнь скованная в желаниях других. И Алистер также всегда был отражением чьих-то амбиций. Эту пару сковывали желания собственной свободной жизни, у замков которых никогда не существовало ключей. Слова Ведьмы всегда кололи сердце бедного серого стража больнее всего, потому что она хотела причинить такую же боль и себе. Она возненавидела Алистера с их самой первой встречи: несуразный, смазливый, будто бы вместо фехтования посещал занятия по поеданию третьей порции ферелденской похлёбки, и его щенячьи глаза так и просили о помощи, когда девушка обрабатывала его раны. Слишком слабый человек, чтобы стать очередным сокровищем её матери. Флемет никогда не приводит случайных гостей, и Морриган надеялась, что её мать в очередной раз возьмёт с них непомерную плату... Но вместо этого даровала своей дочери временное чувство свободы в обмен на ребёнка во чреве от этого глупого юнца. И теперь ей придётся... нет, ей необходимо ему всё объяснить, чтобы вновь не потерять. Почему ушла и почему так и не вернулась.

Свечи задрожали в такт танцорам, и в бальный зал теперь освящал приглушённый интимный свет. Хохот и музыка сливались в единую какофонию. Мягкая рука Морриган ложится в слишком грубую ладонь каменщика, и в своём платье она, словно чёрный лебедь, гордо подняв голову, плывёт среди расступающихся перед ними актёров-людей. Не делая реверансов перед особым гостем сразу кладёт руку ему на плечо, но даёт быть главным в этом странном танце. На неловкий комплимент короткий ответ:
— Я знаю, — но улыбка её становится мягче, словно у мартовского кота, укравшего стакан со сметаной. Между ними витало что-то более напряженное, чем просто приятное общение. Встреча не просто любовников, а любимых, чьи амбиции не давали им быть друг с другом рядом. Игра переросла в эмоциональный страстный танец; не вальс, а настоящее танго, в котором была и обида и недосказанность и печаль. Морриган пронзала Алистера своим магическим взглядом, следуя за ним по наполированному паркету. Теперь он не тот противный юнец. Его черты стали более угловатыми, а взор наполнился непоколебимым мужеством ферелденца. Морщины познали и глубокую печаль и немое отчаяние, его осанка была наполнена гордостью и непоколебимостью. Алистер, среди всей этой роскоши и блеска, выглядел как рыцарь в доспехах, немного неуклюжий, но с сердцем, полным доброты и чести, и взгляд его был полон теплоты и нежности, но также и сдержанной тревоги.
— Латы храмовника, доставшиеся по наследству, шли тебе больше к лицу, — очередная издёвка или искренняя правда? Морриган давно говорила двусмысленную правду, и этого ни в коем случае не стеснялась. В своей королевской одежде для ведьмы Алистер выглядел как мабари в вязаном кафтане для шпица Императрицы миссис Фру-фру -  ферелденцы никогда не понимали веяний моды, идущей из Орлея.

Следующий вопрос застал Морриган врасплох. Это она должна была устраивать допрос, и в напоре вопросов Алистер обязан был согласиться на любые её требования, а не сразу задевать за личное. Движения Морриган стали резкими, словно она хотела увильнуть, как змея, снова растворится среди толпы и сбежать, но руки короля держали свою партнёршу по танцам слишком крепко. Теперь они танцевали вокруг друг друга на поле битвы, где каждое слово и взгляд могли стать оружием или щитом. Нельзя играть в Игру, если твой оппонент знает о тебе больше, чем необходимо. Она ответила ему ухмылкой, которая была полна презрения и признания одновременно:
— Лучше всего спрятаться у всех на виду, чтобы твои враги искали иглу в стоге сена, а не в корсете королевской любовницы, — как всегда отвечает на вопрос и увиливает от ответа.
— Что для тебя есть дом? Тёплая постель без многоножьих гостей? Дворец, наполненный недовольными придворными? Или же прикованная к лицу маска того, кем ты не должен был стать? Что ж, тогда Орлей — мой дом.
На мгновение напряжение в воздухе было таким ощутимым, что казалось, будто весь зал затаил дыхание, ожидая ответа. В словах Морриган не просто была нескрываемая обида, но и так долго сдерживаемая злость, что рвалась наружу. Алистер не хотел быть королём тогда перед Собранием, а Морриган не заставляла его им стать. После победы он был бы никем, и никто не смог бы идти с ними по следу.
А этот трон мог вновь стать для Морриган оковами, которые она собственноручно не желала надевать.
— Я не слышала ни одной сказки, чтобы Король мог выбрать себе в жёны чудовище. Глас толпы и лай собак имеют большую силу, чем королевское слово. Сейчас же... мир изменился, но даже под протекторатом Императрицы я имею шанс в любое время лишится своего языка за лишнее слово, сказанное при встрече. К тому же за эти года ты встречал ещё одну ведьму, — Морриган сделала в момент слишком резкое движение, чуть не втолкнув Алистера в кружившуюся толпу. — Что тебе нужно было от неё, кроме её головы?