Молчание, говорят, золото. Ещё говорят, мол, молчание — знак согласия. Но Эмма начинает думать, что ответы, кроме прямых "да", "нет" и описательных, тоже могут быть о разном.
Например, неприкрытая агрессия Мистера кажется завуалированным "да".
Например, яркие непрекращающиеся улыбки Эммы — "мне жаль".
Но мысли звенят и рассыпаются стеклом по дну черепной коробки, растираются изнутри о кость мелкими осколками, замываясь за плотно сжатыми веками жёлтыми пятнами. Табурет отлетает в сторону с диким грохотом, ещё какое-то время прокатившись по инерции по полу с мерзким скрежетом. Эмме, впрочем, за звоном в ушах нету никакой разницы — она не успевает отреагировать на резкий выпад Мистера, чтобы хотя бы сгруппироваться, и так и падает — и остаётся только неприятно жмуриться. Это, конечно, не перелом ноги, как было с мамой в приюте, и не вырезанное что-то — как ухо. Но падение выбивает из лёгких воздух, и вдохнуть полной грудью получается далеко не с первой попытки.
Зато прожилки чужих зыбких эмоций, оцарапывающих следом шею, пытающихся проткнуть тонкую кожу, слышно чётко. Эмма морщится, из неведомых сил сдерживает рефлекторное желание всхлипнуть под натиском чужих ладоней — и при этом перехватывает одну свою руку второй, чтобы не коснуться чужого запястья. Знает: он этого не сделает.
Вера в людей у Эммы настолько сильная, что помереть можно только так.
Но в следующую секунду Мистер её всё-таки отпускает.
Отдышаться стоит времени, но даже так Эмма, преодолевая дрожь, расцветает беззаботной улыбкой — и провожает чужую фигуру в полумрак коридоров Эмма тоже с улыбкой.
"Вы выжили, потому что всё это время вам помогала ваша семья и Уильям, построивший и обеспечивший этот бункер. Они ведь тоже решили пойти на это всё сами? Как и мы" хочется сказать напоследок, но не получается: из-за тошнотного кашля, из-за сбитого дыхания, из-за сухости в горле.
Из-за понимания.
Эмма оглаживает покрытую крупными цифрами шею ладонью, прикрывая глаза. Это — те самые ответы на вопросы, заданные в этой комнате. Наглядные. Ощутимые. Эмма, перебирая пальцами по коже, словно пытаясь повторить чужие движения, пытается представить, каково это: постоянно ощущать такое давление. Как если бы призраки прошлого своими маленькими призрачными ручонками каждый день сжимали.
"И всё-таки ему одиноко".
Эмма, впрочем, рада, это ощущать: рада, что Мистер с ней этим поделился — даже таким образом.
После этого разговора, однако, ничего не меняется. До выхода к Золотистому пруду больше никто ни с кем и не откровенничает. Разве что Мистер показывают комнату, полную оружия, которую до этого дети найти не смогли, хотя пианино пользовались активно и прочесали местную библиотеку просто полностью. Эмма, правда, не решается взять в путь большое огнестрельное железо, отдавая предпочтение своему уже привычному луку. Как будто демонстрирует эту свою миролюбивую часть характера. "Эту свою слабость" — как бы наверняка выразился Мистер. Тем не менее, тот молчит. Проверяет, наверное. Предоставляет детям решать самим, как умереть. Эмма, впрочем, и не ждёт чего-то иного — хотела бы, конечно, но не дура, и Рей не позволяет названной сестре совсем себя обнадёживать.
Позиция Мистера в отношении своих малолетних спутников только подтверждается в пути: он не терпит, не даёт советов, не учит. "Попробуйте выжить со мной в этом приключении", — говорит — и буквально оставляет на растерзание разъярённых демонов.
— Союзника хуже просто придумать нельзя! — возмущается Рей на единственное девичье ухо, скорчившись в три погибели, когда всё-таки получается оторваться, а Мистер показывается, наконец, на горизонте видимости, слышимости и диалога.
"Но мы знали, на что соглашаемся".
Эмма, конечно, тоже немного хочет кинуть в затылок Мистера что-то тяжелее простого камня — но сглатывает и, едва поспевая, измотанная многодневной дорогой, смотрит на него всё ещё с вызовом.
Они смогут ему доказать.
Она — найдёт выход.
